Первый расстрел
После отступления по областям Украины, после потери части, уже в ноябре 1942-го я стал связистом и находился при штабе формирующейся резервной армии в г. Вологда. И вот в моё дежурство раздается звонок по ВЧ - товарищ «ноль первый» вызывает командующего. Я действую по уставу - после установки телефонного соединения иду в соседнюю комнату, снимаю вторую трубку и слушаю. Голос Верховного я сразу узнал. Его все хорошо знали.
Сижу, слушаю… Разговор начался общий, а потом я понял, что говорят не по кодам! Я все запоминал с первого раза, инструкцию знал «назубок» и слышу, что говорят не по инструкции. А в инструкции было сказано, что оператор обязан следить за ее исполнением. Я включаюсь в «провод» и говорю: «Разговаривайте по кодам».
Слышу замешательство в разговоре, но товарищи мой голос, возможно, приняли за помеху и после паузы продолжают вести разговор по-прежнему. Тогда я снова перебиваю разговор и громко требую: «Разговаривайте по кодам!» Верховный спрашивает: «Кто говорит?» Отвечаю: «Дежурный 29-й». – «Как зовут?» - «Сержант Михалев».
Тут разговор остановился. Антонюка не слышно, затаился, не дышит. А на другом конце провода: «Пых, пых» - это, наверное, Верховный рассердился и трубкой пыхтит, а потом слышно, как бумагами стал шуршать (слышимость отличная) - ищет лист с кодами, которого не было у него под рукой, не приготовил. Потом нашел нужную бумагу, вызвал командующего по кодам, и разговор у них начался «нормальный».
Когда разговор закончился, я не заметил. Интересно было слушать голос Верховного. Не успел испугаться, как влетает командующий Антонюк. Дверь ногой отшвырнул, вбежал и уставился на меня. А я стою по стойке смирно. И тут он заорал матом. Кричал генерал без остановки не меньше минуты. Потом выбежал, и тогда я услышал из-за двери про арест и расстрел.
Арестовывают меня тут же в дежурке и ведут через всю часть. Запирают в бывшем помещении для скота - в северных краях это отличные помещения из толстых бревен. Чисто, сено хорошее, так что, несмотря на мороз на улице, в сарае мне было не холодно. Сижу под арестом и читаю устав – в 18 лет так легче с жизнью прощаться…
Но проходит день, другой - тишина.
На третий день является начальник караула: «Сержант Михалев, на выход!».
Выхожу и понимаю, что раз ведут без ремня, значит, на расстрел. Приходим с караулом на плац. Здесь на построении находится штаб и личный состав части. Генерал Антонюк стоит в стороне, а рядом двое с автоматами и один с планшетом. Вот тебе, думаю, и приговор. В глазах у меня слезы обиды. Караульный ставит меня против начальства, я стараюсь не смотреть на генерала сверху вниз – выше его на голову. И тут генерал Антонюк торжественно зачитывает мне… благодарность Верховного!
А через два дня пришел приказ о повышении бдительности. Антонюка я больше не видел, а голос Верховного слышал еще четыре раза и один раз вступал с ним в разговор. Это было перед началом битвы на Курской дуге. Тогда в подобном разговоре в штабе он меня узнал и назвал по имени, спросил, какое настроение у солдат? А какое настроение - готовы идти без остановок на Берлин - вот какое было настроение!..
Второй расстрел
На новом наблюдательном пункте штаба 63-й армии (Восточная Пруссия) мы, связисты, организовали узел связи. Подключили командующего, заместителя командующего, оперативный отдел, инженерный отдел и все отделы штаба. И вот, надо случиться, услышали выстрелы. Футь-футь - летит мина и падает между нашим блиндажом (где расположилась телефонная станция) и тросом, который принимал концы проводов от командиров дивизий. И снаряд порвал наш жгут. Жгут представляет собой группу проводов. До приезда командующего на наш наблюдательный пункт оставалось примерно 40 минут. Подполковник Симхович неизвестно по каким причинам рассердился, выводит нас к траншее и дает команду: «Раздевайтесь!»
Я вместе со старшим сержантом Тимофеем Ивановичем Никифоровым раздеваюсь. Потом становимся, на него смотрим. Он кричит: «Бодрей смотрите»! Расстегивает кобуру, вынимает пистолет, а рука у него ходит ходуном – стрелок чертов! Вид не боевой, но стращавый - рука с пистолетом, дрожит. Если и застрелит, то от страха.
Я возмутился, поднял руку и говорю: «Товарищ подполковник, я понял, что вы хотите нас расстрелять. Но связи-то все равно не будет! За вами следом в этот блиндаж приедет командующий и вac расстреляют в этой траншее. Что вы делаете?» Я сам себе ответил на свой вопрос не по уставу: «Я иду налаживать связь». Такая невоздержанность подполковника не имела решительного продолжения, видно, он сам больше всех испугался. Я ему чуть-чуть в глаза не плюнул. Все равно, думаю, по собственному страху расстреляет. Он пистолет опустил, а мы принялись менять жгут. У нас был в резерве жгут. Быстро установили связь. И надо же, я последний телефон проверяю - и входит командующий. Поворачиваюсь в нательном белье к нему и докладываю: «Товарищ генерал-лейтенант, связь со всеми приданными подразделениями работает нормально. Дежурный Михалев».
Командующий молча прошел, посмотрел. Над каждым телефоном написан номер дивизии. Спросил: «Почему в белье?..» «Я с дежурства, отдыхал, - отвечаю. - А тут мина порвала жгут - некогда было одеваться». Симховича как ветром сдуло…
Случай на Эльбе
Последний расстрел случился на Эльбе 3 или 4 мая 1945 года, точнее дату не помню. Наш взвод связи пришел пешком из Восточной Пруссии. Еще 16 апреля нам был дан приказ на выступление из-под Кенигсберга, а 26 апреля мы уже пришли в пригород Берлина - 1100 километров по карте за 10 дней! Летели, как на крыльях, хотя в Польше были все время настороже - в Польше ощущалась скрытая опасность на каждом шагу, в каждом населенном пункте. Польша не Германия: у немцев где устал, там и остановился. Мы «принесли» связь в штаб фронта, а потом со штабом выдвинулись дальше, на Запад. Эльбу не форсировали. Остановились в километре от реки. Здесь же наши разведчики встретились с американцами. Встретились-то следующим днем, но с утра уже знали о возможной встрече.
Дело происходило просто. Подъехали одни американцы, другие подошли неорганизованно, потом построились друг против друга, поприветствовали. Наши и их офицеры переговорили - что делать будем? А что делать - давай бороться! Ну, давай.
С нашей стороны выдвинули бороться меня. Как сказали, что будем бороться, так сразу все на меня посмотрели. А я после контузии стал глуховат и не понял, от чего это строй на меня уставился. С их стороны вышел американец постарше. Было ему лет 27, а роста он был одинакового со мной - 193-194 см. Только во мне 90 килограммов веса, а в нем 140 кг. Но тут уже конец войны, настроение такое, что все нипочем. Только что почти бегом отмахал от границы Восточной Пруссии до Берлина, и радость, и легкость была такая, что американцы нам, солдатам, тогда никакой радости дополнительной не дали. Но интерес - посмотреть на них - был большой.
Я перед войной, еще мальчишкой, в колхозе за 5 дней ставил 5 стогов, в каждом по 20 скирд, в каждой по 50 копен. Физически был страшно выносливым. Так что опасения бороться с американцем я никакого не испытывал. Хотя видел, что американец тяжелее меня, и вид у него был «накачанный».
Вышли мы бороться. Когда поздоровались, я его руку при рукопожатии слегка попридержал в своей ладони и по тому, как он ее первым на себя потянул, дернул, понял, что он слабак. Отметил я это.
Стали бороться. Уговор - не на кулаках. Это хорошо, у меня сухожилия очень крепкие, в пылу могу до смерти ударить. Он хватает меня, да не может захватить. Потом ухватил и стал мотать. Чувствую, не туда дело пошло - оторвет от земли и бросит. Тогда я его к себе крепко прижал (считал, что этим приемом дружеский «политес» соблюдаю) и грудь его о свою так сдавил, что смотрю - слабеет. Я его моментально из объятий вбок бросил. Он вскочил и ко мне - давай второй раз!
Второй раз я не стал ждать - сразу же обхватил его за грудь, обнял и снова сдавил. Смотрю, белеет, глаза закатываются. Я еще поджал и опустил. Он обмяк совершенно. Когда я его отпустил, он упал. Лежит, не двигается, но дышит. Смотрю, офицер американский тоже белеет лицом, кобуру большую, как у маузера, расстегивает и пистолет вынимает. Расстреливать меня собрался!.. Оглядываюсь - нашего капитана Ныркова и других офицеров нет, попрятались. Что делать? Ждать, когда американец в меня пальнет, не хочу. Надо самому действовать. Я офицеру пальчиком отрицательно по воздуху вожу и в глаза гляжу, а сам подхожу, беру его за руку с оружием и тихонько сжимаю ее. Американский офицер лицом становится как мел и каменеет. Пистолет у него из руки падает, и я его ногой отбрасываю. А офицер как-то непонятно все вертится на месте и норовит боком повернуться. Тут такая тишина воцарилась - в строю наших и американцев - шмеля слышно. Только офицер неестественно боком топчется.
И тут кто-то из наших казаков, что стояли в строю слева, в тишине громко сказал: «Обоссался!». И точно, сзади стало видно, что штаны у американского офицера мокрые. Тут воздух «грохнул», как может грохнуть от смеха только строй молодых солдат. Засмеялись все наши, и многие американцы заулыбались. Но их тут же одернули. Им дали команду, и они сразу за реку отъехали. Больше с ними не встречались.
Об авторе: А. Михалев, 1923 года рождения. Медаль «За Отвагу» № 1340708. За обеспечение связи с плацдармом представлен к Золотой Звезде. Награда пока не нашла героя. Тогда, в декабре 1944, он переплыл р. Нарев (свыше 300 м) под ураганным огнем с катушкой медного провода весом 20 кг, «дал связь» и вытащил из воды напарника тоже с катушкой провода 20 кг. Напарник был ранен, но на берегу выяснилось, что уже погиб. Почти все случаи с расстрелами связиста произошли в штабах армий.
Рассказ записал РОЖДЕСТВЕНСКИЙ