В далеком теперь уже 1968 г., когда я начинал учиться на филологическом
факультете Уральского госуниверстета, курс введения в литературоведение читал
нам аспирант Н.Л., человек в ту пору сугубо советский, который сам был в
восторге от «лейтенантской прозы», вспыхнувшей в отечественной словесности после
ХХ съезда КПСС, и нас заразивший этой любовью на долгие годы. Так вот, всецело
одобряя это новое литературное течение, он, вместе с тем, озвучил, как теперь
говорят, и такую разделяемую многими читателями точку зрения: что же это — 20
лет прошло со времени победы в Великой Отечественной войне, а произведения
крупного, художественно глубокого, как «Война и мир» Л. Толстого, до сих пор не
создано. Куда смотрят писатели?..
Помнится, мы все тогда включились в бурную дискуссию, которая пришла к выводу, что 20 лет — слишком малый срок для всестороннего и объективного осмысления бывшего с нашей страной в 1941—45 гг., а кроме того, театр военных действий Великой Отечественной войны — несопоставим с таковым же Отечественной войны 1812 г. и, следовательно, ждать отражения всех фрагментов фронтовой деятельности Красной Армии в одном произведении не приходится.
Сегодня, по прошествии лет, с удовлетворением подтверждаю правильность нашего тогдашнего воззрения на проблему еще и потому, что задача писателя — в создании образа события, а не в воссоздании факта. С фактами должны работать историки, журналисты. Но и эта исследовательская братия спустя 66 лет после победных залпов далека еще от выяснения полной картины. А тем временем из жизни уходят непосредственные участники и очевидцы тех событий. Пройдет еще лет десять, и у пишущих о «сороковых-роковых» останутся в распоряжении лишь архивные документы и семейные реликвии.
Что ж, процесс, увы, естественный и необратимый и потому каждое сегодняшнее усилие на пути изучения прошлых побед и поражений заслуживает всяческой поддержки. Ведь только максимально приблизившись к истине, мы избавим себя от плена мифов, иллюзий, а то и осознанной лжи.
После окончания университета и положенной отработки в сельской школе мне довелось потрудиться на машиностроительном заводе. Таковы были реалии того времени, когда человеку с гуманитарным образованием на промышленном Урале просто не было применения и только заступничество хорошего человека помогло мне в трудоустройстве.
Среди моих коллег по отделу труда и заработной платы выделялся один. Даже в ряду других начальников бюро он был на особинку — высокий, с седой всклокоченной головой и вечно распахнутым воротом, похоже никогда не знавшим галстука. Фамилия его была Гвоздев. Он и в курилке был столь же раскован, что мог запросто выдать прибаутку с матерком, а то и анекдот про действующего генсека, что нам, молодым и не обремененным чинами, безусловно, импонировало. Вот он, этот Гвоздев Леонид Федорович, ветеран войны, играя как-то в обеденный перерыв на бильярде, и обмолвился, что-де в 1943 г. наши «пропили Житомир».
Надо сказать, что в те годы я еще и не занялся всерьез литературным трудом, но голова моя уже работала в сторону пополнения копилки памяти нужной в будущем информацией, и это его известие, сказанное, впрочем, всуе, заставило меня вздрогнуть. Только меня и никого больше! Почему? Да потому..
Потому что детство мое прошло именно в этом городе. И то, что я со временем сделался уральцем, не выветрило памяти о городе детства, а лишь подернуло ее романтическим флером дальних краев.
Что Житомир в 1943 г. освобождали дважды — факт известный и о нем музейные экскурсоводы говорили нам не раз.
Другое дело, почему дважды? Этого вопроса, как правило, никто тогда не задавал, поскольку понимали: война есть война и всякое бывает.
Но вот фраза Гвоздева, брошенная в промежутке между двумя ударами кия. Заметьте, это середина 70-х, сугубый застой, когда никто еще не собирался пересматривать итоги 2-й мировой, а наоборот, повсюду к 30-летию Победы создавались величественные мемориалы, в том числе на Малой земле под Новороссийском. И вдруг: «пропили Житомир».
Разумеется, я попросил подробности, и Леонид Федорович рассказал следующее. Когда в ноябре 1943 г. вскоре после освобождения Киева наши вошли в Житомир, немцы удержаться в городе не смогли, но, убегая, якобы намеренно «забыли» на станции пару цистерн со спиртом. Поскольку железнодорожная станция находилась на восточной околице (то есть со стороны Киева), то этот спирт и стал первым трофеем вошедших в город красноармейцев.
Гвоздев поведал, что сам видел, как солдаты выстрелами проделывали в боках этих железнодорожных емкостей отверстия и подставляли под образовавшиеся фонтанчики котелки. Многие прямо тут же и начинали пить.
«Один выпростал в себя полкотелка и сразу же почернел лицом. Сгорел от спирта. Так все освободители перепились, а ночью вернулись немцы и перекололи их штыками.»
М-да, подобное я слышал впервые. В официальной истории Великой Отечественной такого, разумеется, не прочтешь, и эта «запретность» информации словно бы повышала ее ценность, заставляя поверить в реальность рассказанного. Тем более, что проверить ее истинность было никак нельзя — если таковые сведения и содержались в архиве, то далеко не в открытом доступе. (Вспомнился рассказ другого коллеги, что в последние сталинские годы даже подшивку газеты «Правда» двух-трехлетней давности в публичной библиотеке выдавали по специальной справке о благонадежности.)
Рассказанное Гвоздевым вроде бы вполне логично объясняло причину необходимости повторного взятия города в самом конце 1943 г. А случай о коварном «подарке» немцев был вообще в порядке вражеских поступков: вот обманули они нас в июне 1941 г., и в 1943 г. мы снова пали жертвой германской хитрости — знают, шельмы, русскую слабость: как кир увидим, так все забываем.
Нужно сказать, что традиционно в нашем народе нетрезвость является не отягчающим, а. оправдывающим состоянием. (Разве не так? Вспомните, на чем взросла популярность артиста Ю.Никулина да и всей их троицы — на «Самогонщиках»! Это потом уже были «Операция Ы» и «Кавказская пленница», где обильное возлияние в кадре не понадобилось, поскольку образы героев были сформированы первым фильмом.) Так что за давностью лет в условиях развитого социализма, когда выросло поколение, не знавшее в действительности, что такое война, давний житомирский случай виделся уже как. курьез, а не халатная преступность, повлекшая за собой неудачу на фронте.
Прошло еще лет пятнадцать. С декабря 1991 г. Российская Федерация волею ее тогдашнего президента стала свободной и независимой от всего остального бывшего советского пространства и, следовательно, от той части истории Великой Отечественной, что осталась вне ее границ. Оборона Москвы, Ленинграда, Сталинграда — это да, наше, а то, что там, за кордоном — пусть сами изучают и пестуют. Ну и начали пестовать: в Эстонии и Латвии — эсэсовцев, на Украине — бандеровцев. Словом, как утверждает наука, в природе пустот не бывает.
Во Львове появился памятник Бандере. В Житомире перед православным собором восстановили крест на не забытой (!) за послевоенные годы могиле двух оуновцев, застреленных в 1941 г. комсомольцем-подпольщиком, а на ограде церкви на Подоле повесили мемориальную доску Олегу Ольжичу—молодому поэту и ученому, также члену ОУН, павшему за свободу от рук. нет, не зловещего НКВД, как может показаться на первый взгляд, а европейски просвещенного гестапо. Вот уже и бюсту героя гражданской войны А. Пархоменко, одному из освободителей города, «объявлено», что дни его в житомирском скверике сочтены — нужно место для памятника Ольжичу, земляку и борцу за освобождение Украины. От кого — от немцев? От них, ну и, разумеется, от москалей.
Вот как поворачивалась история Великой Отечественной войны, перекрашенная в годы незалежности в "Другу свiтову".
В этой ситуации, казалось бы, случай с перепившимися в 1943 г. москалями — такой подарок для антироссийской пропаганды. Однако.
Однако одно дело история, внедряемая сверху, а другое — народное восприятие былого, которое само производит отбор достойного для памяти.
В начале 2000-х годов в житомирской газете «Мюто» («Город») стали публиковаться материалы, посвященные предстоящему 60-летию освобождения города «вiд нiмецьких окупантiв» и этот давний случай снова выплыл на поверхность. Статья журналиста Виктора Шпака так и назвалась: «Пропитый Житомир, или Забытый подвиг?»
Но прежде, чем я перейду к изложению ее сути, позволю себе напомнить официальную версию событий, предшествовавших этой истории.
В сентябре 1943 г. Красная Армия, осуществляя наступательные операции, четырьмя своими фронтами — Центральным, Воронежским, Степным и Юго-Западным, вышла к Днепру, который явился естественной преградой для наших войск и дальше которой Гитлер пускать их не собирался. К этому моменту была уже освобождена вся Левобережная Украина, и форсирование Днепра стало для нас важнейшей задачей не только в стратегическом плане, но и в сугубо политическом. Сталин не забывал, что стоит во главе многонациональной страны. Ему наверняка было известно, что не все население УССР сражалось на стороне советской власти и, памятуя о разных там исторических мазепах, дорошенках и прочих политических вертихвостах, стремился как можно ярче проявить свою «монаршую» лояльность к республике и ее населению, оказавшемуся в оккупации.
В этом плане, конечно, весомым козырем было бы освобождение Киева, который, как известно, основной своей частью расположен именно на правом берегу Днепра, что значительно усложняло поставленную задачу.
Ведь с одной стороны, выйдя с боями на левый берег, не имело смысл останавливаться, ибо пауза позволила бы немцам превратить берег правый в неприступную линию обороны. А с другой стороны, известно: для того, чтобы наступательные действия имели успех, соотношение сил наступающей и обороняющейся сторон должно быть 3 : 1. Что же имел Воронежский фронт, которому Верховное командование доверило почетное право освобождения столицы Украины?
«Краткая история Великой Отечественной войны», изданная под эгидой Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (Воениздат, 1984 г.) подсказывает, что с военно-научной точки зрения затея по освобождению Киева была необоснованной, поскольку войска командующего фронтом генерала Н. Ватутина превосходили противника всего лишь: в людях — в 1,3 раза, в артиллерии — в 1,1 раза, в танках — в 1, 6 раза, а в авиации и вовсе никакого превосходства не было. Но задача была поставлена, и вряд ли кто из военачальников отказался бы ее выполнить.
Как уже сказано выше, освобождение первой оккупированной столицы союзной республики было задачей государственного значения, и задача эта, нужно отдать должное руководству страны и армии, решалась комплексно. С 20 октября на штабных картах появились новые названия фронтов: один Белорусский, два Прибалтийских и четыре Украинских, названия которых определяли стратегическое направление их деятельности. 1-м по важности на тот момент Украинским и был наречен фронт под командованием Ватутина.
Можно посчитать случайностью то, что в нем оказались чуть не сплошь командармы и комкоры с фамилиями на «ко»: Москаленко, Рыбалко, Жмаченко, Трофименко, Кравченко, Гречко, а также Черняховский, Красовский, Якубовский, но, зная тактику сталинской национальной политики, сделаю предположение, что это был намеренный ход. Типа, пусть хохлы своими руками родную землю освобождают. Увидят освобожденные земляков во главе войска и сами в Красную Армию запросятся. (Кстати, так оно потом и вышло: на освобожденном Правобережье в РККА записалось много мужского населения — пережившим оккупацию и видевшим, как хозяйствовали просвещенные европейцы в их селах, было, за что мстить отступающему, но еще не ослабевшему врагу. Впрочем, если бы такого желания у них не возникло, они все равно попали бы под мобилизацию.)
Еще один немаловажный пропагандистский штрих этого времени — учреждение нового именного ордена. Если в 1942 г., когда судьба СССР еще висела на волоске, были учреждены полководческие ордена в честь исключительно русских героев: Александра Невского, Суворова, Кутузова, то в октябре 1943 г., когда вовсю шло освобождение Украины, в честь кого был учрежден новый орден? Разумеется, в честь украинца. Вариантов здесь не было — Богдан Хмельницкий. Он единственный из малорусских гетманов подписал с Россией хартию единства и позже не отрекся от этого. «Навеки с Москвой, навеки с русским народом» — Сталин помнил эти слова, когда учреждал новую награду. По статуту ею награждались генералы и старшие офицеры за боевые успехи в освобождении оккупированных территорий СССР.
Но это, что называется, «верховые» действия, а брать-то Киев придется солдатам, их уговаривать поменять жизнь на награды — дело не самое надежное. И тогда через систему армейских политорганов был спущен в войска и поднят на щит лозунг: «Освободим Киев к 26-й годовщине Великого Октября!» (То есть не вообще, а именно к 7 ноября.) Да тут еще и юбилей комсомола подоспел — 25-летие. Словом, как констатирует та же «Краткая история.», «.комсомольцы на собраниях и митингах давали клятву своему народу, Коммунистической партии ознаменовать этот юбилей освобождением Киева».
Попробовали бы они не дать. Да нет, я не о системе принуждения, бытовавшей тогда в Красной Армии, я о том, что партработа в войсках была поставлена совершенно верно: наш солдат не пойдет отдавать жизнь за награду или зарплату, а вот за высокую идею, из которой потом ничего путного не скроишь, — пойдет и будет драться так, что «небу будет жарко» (М.Светлов). Как сказал А.Блок, «есть упоение в бою.» И еще, как написал один молодой человек — М.Кульчицкий, «не до ордена, была бы Родина.» (У него слово не разошлось с делом: погиб под Сталинградом в начале 1943 г.)
Словом, все это вместе — и первое, и второе — подняло дух бойцов и командиров 1-го Украинского, и они, захватив два плацдарма — южнее Киева и севернее — приготовились к наступлению.
Однако военная наука и партийные тезисы — вещи все же разные. Как утверждает «Краткая история.», не захотел ландшафт южного Букринского плацдарма соответствовать партийным установкам. Пересеченная местность не позволила развернуть технику в нужном режиме, отчего успех наступления на этом участке оставался под вопросом. Любопытно, что в известных мемуарах маршала Г.К. Жукова, бывшего тогда представителем Ставки на этом фронте, причина отказа от главного удара с Букринского плацдарма указана другая — большое сосредоточение сил врага, что не сулило нашим стопроцентной удачи. Еще более любопытно, что то же самое повторяет в своих воспоминаниях и маршал А. Василевский, — чуть ли не слово в слово! Согласитесь, это не может не вызвать удивления. Но когда узнаёшь, что Василевский был представителем Ставки на других Украинских фронтах и непосредственного отношения к Киевской операции не имел, понимаешь, что, скорее всего, слова коллеги им априори приняты на веру. Впрочем, зная о недюжинной работе партийно-редакторского сословия над столь высокопоставленными (читай: идеологически значимыми) мемуарами, можно допустить, что похожие абзацы в воспоминаниях разных людей просто вписаны ими, как общепринятая и утвержденная в верхах точка зрения по означенному вопросу.
Так что же вышло в действительности на вышеупомянутом плацдарме? Не суть. Оставим выяснение этого дела историкам. Главное — в другом. В том, что было принято решение о переносе места главного удара с южного плацдарма на северный (обязательства-то взяты — не выполнить нельзя, полетят чины, а то и головы). Кем принято? «Краткая история.» утверждает, что Верховным Главнокомандующим. Сразу возникает вопрос: а штаб фронта на что? Ведь именно в составе штаба фронта имеется оперативное управление, которое занимается разработкой операций. Другое дело, что последнее «добро» дает Главковерх, но в то, что он сам вникает в детали рельефа местности, верится с трудом. Г.К. Жуков здесь более точен: «Новый план освобождения Киева и развития наступления на Коростень — Житомир — Фастов был представлен (значит, разработан на месте. — В.С.) на утверждение Верховному. После рассмотрения в Генштабе и увязки с Центральным фронтом план был утвержден».
Директива Ставки по этому вопросу от 24 октября предписывала командованию 1-го Украинского срочно передислоцировать главную ударную группировку с южного Букринского плацдарма на северный Лютежский и ударить по врагу отсюда.
Далее последовал абсолютно беспрецедентный скрытый маневр танковых сил с правобережного плацдарма на берег левый («Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч.» или еще: «Редкая птица долетит до середины Днепра.»), затем марш в 200 км на север, форсирование не к месту впадающей здесь в Днепр Десны и затем преодоление самого Днепра снова с левого берега на правый.
Вместо живых танков на Букринском плацдарме появились деревянные макеты, и оставшиеся силы по ночам имитировали большое передвижение техники, готовящейся к наступлению. И немцы в это поверили! Они прохлопали и тройную переправу, и марш целой армии танков, которые, как известно, тихо ходить не умеют. Видно, действительно вермахт к этому времени сноровкой не блистал и во многом действовал по-тевтонски грубо и прямолинейно.
Наверняка и реальное соотношение сил на киевском участке им было неизвестно, иначе вряд ли бы нашим удалось отпраздновать 7 ноября среди руин Крещатика. А так — удалось!
Немцы купились на провокацию Букринского плацдарма, где целых две армии — генералов Жмаченко и Трофимен- ко — разыгрывали перед ними иллюзию главного удара. Противник уже стал подтягивать резервы, чтобы сбросить наших в Днепр. И тут на фронте Лютежского плацдарма включились в действо по освобождению Киева другие две армии — генералов Москаленко и Черняховского, усиленные танками.
Немцы поняли «штабную шутку» русских, но время уже было упущено. Войскам армейской группы «Юг» оставалось играть по нотам, написанным композиторами 1-го Украинского. А когда еще сквозь ночь на них двинулись под вой сирен и свет прожекторов танки генерала Рыбалко — дрогнули и побежали.
Киев был окружен 5 ноября, а ровно через сутки — утром 6-го — сопротивление врага было подавлено. Юбилей ВЛКСМ 29 октября комсомольцы встретили на ратной вахте, и вследствие этого на алтарь главного государственного праздника СССР был принесен подарок — освобожденный Киев, «матерь городов русских».
Все исторические труды об освобождении Киева неизменно сообщают, что за время оккупации фашисты уничтожили порядка 200 тыс. его жителей, включая военнопленных. Но нигде не приводятся потери наших войск в этой Киевской стратегической операции. Сколько из 663 тыс. бойцов и командиров 1-го Украинского фронта заплатило жизнью за эту победу, которую теперь, если верить публицистам, изучают в заграничных академиях как образец военного искусства?
Наконец, в воспоминаниях Эриха Манштейна «Утерянные победы» (М. 1999), командовавшего противостоявшей нашим группой армий «Юг», в Комментариях со ссылкой на отечественный статистический справочник «Гриф секретности снят», я нашел эту цифру: 30 569 чел., в том числе — 6491 чел. безвозвратных потерь. Итого пал чуть не каждый сотый. (Много это или мало? Не знаю. Как не знаю, можно ли верить этим до недавнего времени засекреченным сведениям, если даже в ходе переписи населения РФ 2010 г., которая проходила в сугубо мирных условиях, поступали жалобы от переписчиков, что их-де заставляют приписывать несуществующие живые души, чтобы показать существенный рост населения.)
Нет, я не к тому, что война должна быть бескровной — это ненаучная фантастика. Но, победив числом, почти в три раза уступавшим общепринятым нормативам, 1-й Украинский фронт наверняка нуждался если не в передышке, то в серьезном пополнении свежими воинскими частями и техникой.
В первые после освобождения города дни это сделано не было. Просто последовал приказ продолжать наступление с целью расширения стратегического плацдарма на правобережье Днепра, чтобы подготовить место для развертывания крупного наступления. То есть именно оно, а не что-то другое было главной темой завтрашнего дня, и отсюда атакующие действия войск были вроде бы логичны.
Однако сколько ни хоти, а наступать беспрерывно нельзя. Если найти адекватный художественный образ, то тут подойдет сравнение с играющей хоккейной командой. Вышли на лед, выложились в 60 с. по полной и на скамейку запасных — отдыхать минуты 2—3, менять клюшки, утирать пот со лба, выслушивать установку тренера, в то время как на льду в это время хлещется за победу другая тройка.
Понятно, война — не спорт. Тут ставка не на очки и место в турнирной таблице, а на спасение Родины. И потому, наверное, все академические нормативы летят к черту. Надо, и все тут.
Так вот, собственно житомирская история и начинается с этого.
Как уже было сказано выше, Киевская стратегическая операция включала в себя не только взятие города, но развитие наступления на Коростень — Житомир — Фастов. Кто знает географию Украины, тому понятно, что эти населенные пункты находятся не последовательно друг за другом, а в трех различных сторонах света, а именно: Коростень на северо-запад от Киева, Житомир — на запад, и Фастов — на юго-запад. То есть речь шла о таком тотальном веерном наступлении. Трудно поверить, что штаб фронта не обладал разведданными и не сообщил командирам наступающих частей о том, что их может ждать впереди. Но все говорит именно об этом. (Еще в октябре 1943 г. Гитлер в своем приказе объявил: «Я перебросил дивизии с юга и запада на восток, чтобы разбить силы противника, прорвавшегося через Днепр. Это наступление приведет к решающему изменению обстановки.» (Шаги Великой Победы. Воениздат, 1978 г.)
Если с освобождением Фастова — наиболее близкого к Киеву железнодорожного узла все обошлось хорошо, наступлением на Коростень занялись войска, расположенные севернее Лютежского плацдарма, то на захват Житомира были направлены. конники.
Вообще роль кавалерии во Второй мировой войне — особая тема. Образно несоответствие этого исторического рода войск техническому оснащению армий середины века показано в польском классическом фильме 60-х гг. «Летна», где изображен весь трагизм и бесперспективность атаки польских улан на немецкие танки. (В советском прокате фильма этого не было.) Действительно, против танков, артиллерии, пулеметов и даже автоматов идти кавалерии — бессмысленно. Однако кавалерия имелась в составе как вермахта, так и Красной Армии. Причем, где-то в начале 1941 г. у нас произошло сокращение количества сабель, а уже в ходе войны — резкое их увеличение. Видимо, конники смогли доказать свою нужность и полезность даже в век брони и автоматического оружия. Учитывая, что моторизованность стрелковых частей РККА и в 1943 г. была еще невысокой, роль кавалерии как мобильного, менее прихотливого, чем техника, и потому в определенных ситуациях более выигрышного рода войск — была значительна.
И вот задача овладения Житомиром была поставлена перед 1-м гвардейским кавалерийским корпусом генерала В. Баранова в составе трех кавалерийских дивизий, отдельного танкового полка и самоходного артиллерийского полка.
Разумеется, наступление было фронтальным, в нем участвовали и другие воинские соединения, входившие в 38-ю армию.
Битва за Киев длилась 6 дней. Еще столько же понадобилось нашим войскам, чтобы пройти порядка 150 километров, отделявших освобожденную столицу от Житомира. Это говорит о том, что «прогулка» в западном направлении была для нас нелегкой.
По приведенным в газете «Мгсто» воспоминаниям профессора В. Войтенко (в те дни — десятилетнего житомирянина), горожане встречали освободителей 12 ноября. «.Были они совсем не такими героическими, как рисовало мое воображение. Усталые и бледные, они были одеты в серые телогрейки с мятыми погонами, обуты в разбитые кирзовые сапоги, кашляли, сморкались и через слово матерились. Они были измучены так же, как и мы — те, кто их встречал.» Но и в таком состоянии красноармейцы оставались вполне боеспособными. «.Въехав в наш двор, они быстро развернули «катюшу» и через весь город стали бить по западным его окраинам, где еще оставались немцы».
На следующий день факт освобождения Житомира был подтвержден в приказе Верховного Главнокомандующего, объявившего благодарность всем его участникам, а над Москвой в честь освобождения очередного советского города прогремел 20-кратный салют из 224 артиллерийских орудий.
Итак, успех — взят стратегически важный город. Мы приближаемся к тому моменту, когда по логике сюжета и должны возникнуть эти две цистерны со спиртом.
Вспоминает местный краевед В. Липинский, который опрашивал горожан — свидетелей освобождения Житомира в ноябре 1943 г.: «В складах на станции и в эшелонах осталось много продуктов и различной военной техники. Склады почти не охраняли, и многие житомиряне могли разнообразить трофейными продуктами свой оккупационный рацион. Двое моих двоюродных братьев-подростков утащили даже три ящика с немецкими армейскими велосипедами.»
Сразу всплыла в памяти деталь из романа «Берег» Ю.Бондарева, который сам был в числе освободителей города, и интересующий нас топоним фигурирует на страницах его книги аж семь (!) раз: у героя романа капитана Никитина был бритвенный прибор, который вместе с набором детских консервов был взят «в качестве трофеев в одном из товарных эшелонов под Житомиром».
Так, уже близко. А как с цистернами?
В. Войтенко: «Армия пила немецкие запасы — кто коньяк из красивых заграничных бутылок, кто спирт из фляжек».
Ну, это положенные по довольствию сто грамм. А что же известно про цистерны и повальное пьянство?
Никто об этом не говорит. Неужели вымысел?.. Но какой резон был лгать ветерану войны Гвоздеву, тем более что информацию о «пропитом Житомире» он выдал мне по собственной инициативе. Как узнать, что же там вышло на самом деле?
Снова из «Берега». Сержант Меженин: «.Послушаем, а потом я про Житомир кое-что веселое расскажу, хоть лейтенант чуть под суд меня не отдал!» И дальше. Никитин: «Меженин безнаказанно мстил мне за прошлое, за Житомир.»
Очевидно, здесь что-то скрыто. Не иначе только сам автор может расшифровать этот смысловой ребус, закрученный им в 70-е годы.
Я отыскал телефон «номера первого» в обойме той «лейтенантской прозы писателя Юрия Васильевича Бондарева, автора знаменитых книг «Горячий снег», «Батальоны просят огня», «Последние залпы», «Тишина». Звоню в Москву, договариваюсь о встрече. Но в назначенный день по не зависящим от меня причинам увидеться не удалось. Ограничились телефонной беседой.
Действительно, командир противотанкового орудия лейтенант Бондарев в составе 143-го артполка 98-й стрелковой дивизии 38-й армии был освободителем Житомира в те ноябрьские дни. Поначалу я выслушал от него сердитую тираду о тех, кто хочет исказить нашу Победу и потому использует всякие небылицы и провокационные сведения, чтобы принизить подвиг наших солдат. Что ж, позиция поколения воевавших, которому сегодня приходится вторично, теперь уже на словах, отстаивать ценность сделанного 66 лет назад, мне понятна. И все же я был настойчив в своем интересе и сумел убедить Юрия Васильевича, что представляю не бульварное издание, а более серьезный орган и моя цель всего лишь докопаться до правды, какой бы она ни была.
Бондарев рассказал, что в Житомире артиллерийская противотанковая часть, в которой он служил, была недолго — их сразу же бросили на Белую Церковь, и они заняли оборону в лесу, поскольку нашествие танков ожидалось именно с этого направления.
—Но вы все-таки входили в город и, наверное, знаете, откуда возникла эта легенда о двух цистернах?..
— Да нет, ну то, что солдаты угостились после взятия города, в этом не было ничего особенного. В конце концов, каждому выдавалось сто грамм фронтовых не для того, чтобы ими мыли сапоги. Но если честно — были эти две цистерны, но никакого повального пьянства во фронтовых условиях никто бы не допустил, и его не было.
В.Липинский: «Да какая могла быть пьянка в обстановке, когда немцы окопались за Каменкой, удерживали Заречаны (пригороды Житомира. — В.С.)?»
Итак, появились первые две зацепки — цистерны все-таки были, хотя пьянства не было. Откуда же пошел слух?..
Посмотрим, как развивались события дальше.
В результате взятия города 12 ноября стратегический плацдарм для предстоящего наступления 1-го Украинского фронта, составлявший по фронту 500 км, выдвинулся вперед на 150 км, то есть еще дальше Житомира. Передовые окопы стрелков кавалерийского корпуса находились километрах в шести на юг от городской черты.
Тем временем немцы не теряли времени даром. Предвидя штурм Киева и расширение захваченных плацдармов на правом берегу, они еще до начала битвы за столицу Украины согласно вышеупомянутому приказу Гитлера стали перебрасывать на Правобережье свежие силы из Европы—две танковые и одну пехотную дивизию из Франции, две танковые дивизии и авиадесантную бригаду из Италии. К моменту сражения эти силы не поспели, зато пригодились в дальнейшем. Также с Бук- ринского плацдарма для ликвидации наших прорывов к Фас- тову и Житомиру были переброшены две танковые и одна пехотная дивизии. И Фастов, и Житомир были важными железнодорожными станциями, вероятно, поэтому прежде, чем идти на Киев, как пишет в своих мемуарах немецкий генерал В.Ф. фон Меллентин, «генерал-полковник Раус решил сначала вернуть Житомир и уничтожить в этом районе русские войска».
Контрнаступление началось уже в ночь на 13 ноября, когда противник попытался перерезать шоссе Киев—Житомир. Узнав об этом, командующий 1-м Украинским фронтом Н.Ватутин приказал приостановить наступление с целью дальнейшего расширения плацдарма и перейти к обороне.
Как уже говорилось выше, наши войска были вымотаны предыдущими боями, и когда 15 ноября немецкие танки и пехота двинулись на позиции, которые южнее города защищали бойцы 1-го конного корпуса, то врагу не составило большого труда прорвать оборону. Ссылаясь на воспоминания маршала Г.К. Жукова, газета «Мюто» пишет, что удар по Житомиру осуществляло 15 дивизий, в том числе 7 танковых и одна моторизованная. А в тот день по Бердичевскому шоссе на город устремилось до 50 танков и два полка мотопехоты.
Пожалуй, немцам уже ничто не препятствовало ворваться в Житомир тогда же, 15 ноября. Но вышло так, что у самого спуска к реке Тетерев, за которой и начинался город, их встретила одна-единственная противотанковая пушка, которая смешала все их планы.
Этим 45-мм орудием командовал сержант П.Хмелев. Не ожидая увидеть противника, его боевой расчет, тем не менее, хладнокровно уничтожил 4 танка, одну бронемашину и два автомобиля, после чего немцы прекратили продвижение вперед, избрав обходные маневры. В тот день бои завязались и на юго-восточных подступах к городу.
16 ноября немцам удалось форсировать Тетерев и выйти- таки к транспортной артерии, которая связывала житомирскую группировку с основными силами 1-го Украинского фронта — шоссе Житомир—Киев, и перекрыть ее.
17 ноября начались бои на восточной и южной окраинах города.
18 ноября немцы стали подбираться к городу с севера. В тот же день к вечеру их танки и пехота захватили железнодорожную станцию (там, где были эти самые цистерны), и уже через час замкнули кольцо вокруг Житомира.
В окружении остались бойцы 2-й и 7-й кавалерийских и еще трех стрелковых дивизий. Уже в ночь на 19-е, по воспоминаниям участника этой обороны С.Андрющенко, его «218-я стрелковая дивизия, окруженная в Житомире, по приказу командующего 1-м Украинским фронтом генерала Н.Ф. Ватутина прорвала совместно с частями 1-го кавалерийского корпуса вражеское кольцо и вышла в район села Каменный Брод».
Как видим, график «занятости» у освободителей и затем защитников Житомира в течение этих пяти дней ноября 1943 г. был достаточно насыщенным, досуга для гульбы немцы им просто не оставили.
Так что же породило легенду о «пропитом Житомире»? Ведь даже остававшиеся в городе жители факт повальной гульбы не подтверждают.
В.Липинский: «.Вдоволь угостились шоколадом. Однако никто из рассказчиков ни разу не вспомнил про спиртное. Ни слова про попойку среди освободителей я тогда не услышал».
Житомирянин С.Бойко, воевавший в составе конного корпуса и бывший в ноябре 1943 г. среди освободителей города, заявил корреспонденту газеты: «Могу честно засвидетельствовать, что за все дни жарких боев мне не довелось видеть ни одного пьяного — ни среди рядовых бойцов, ни среди командиров».
Нет таких фактов и в воспоминаниях немецких генералов, что-де они с легкостью овладели «пьяным городом». Зато цитированный выше В.Ф. фон Меллентин, чьи войска повторно вошли в Житомир 19 ноября 1943 г., отмечает: «Знание русского характера может послужить ключом к пониманию боевых качеств русского солдата и методов его борьбы на поле боя. Трудно себе представить границы его терпения и выносливости, он необычайно смел и отважен.»
Выходит, «утка»? Слух, не подтвержденный фактами? Из какого же гнезда вылетела эта, как назвали ее в украинской газете, крячка у cnupmi?
А думается, из уст тех же солдат — взявших город, не успевших отдохнуть и практически сразу перешедших из наступавших в обороняющихся, а потом не устоявших и вынужденных спешно покинуть его через прорыв. Должно быть, обидно стало бойцам, что столько сил положили они на взятие этого «еврейского» города и все впустую.
Байка как бы в оправдание самих себя и в объяснение другим, почему так случилось: «Да пропили мы этот Житомир.» Этакий невзыскательный солдатский юмор. А дальше, согласно законам типизации, частный случай (который, вероятно, и наблюдал Гвоздев) по мере дальнейших рассказов множился и превращался в легенду, заслонившую собой истину. (Как говорил тот же министр пропаганды: III рейха Й.Геббельс, чем нелепее ложь, тем больше в нее верят. А уж он-то знал толк в фальсификациях.)
Да нет же, намеренной лжи тут наверняка не было. Мифологизация возникает естественным образом. Вот как описывает механизм этого процесса в Комментариях к своему роману «Прокляты и убиты» еще один яркий представитель русской военной прозы ХХ века Виктор Астафьев, также бывший в числе тогдашних освободителей Житомира в составе гаубичной бригады:
«Собрались однажды в моем доме шесть вояк из родного взвода управления артдивизиона. Воевали, горевали, спали, работали вместе, а вот начнем вспоминать про то или иное — и пошла разножопица, и начался ор: "Да че ты мне говоришь? Я ж это помню во как! Меня ж там!.." Иначе и быть не может. Один связист спал после дежурства, другой землю копал, третий по линии носился, четвертый раненого перевязывал, пятый еду промышлял, шестой команды: нервничающего начальника штаба передавал на батареи, седьмой. Да Бог с ними, с седьмыми, десятыми. На фронте постоянно напряжение, солдаты постоянно заняты делами в любой час, в любые минуты. И вот где тот или иной боец, работник войны, находился, какую работу делал, то он и помнит, то и отстаивает в воспоминаниях своих.
Жора Шаповалов. мой постоянный напарник по телефону, был не очень поворотлив, и когда мы драпали из Житомира, замешкался, и пришлось ему катить на плоской нераздвигающейся станине гаубицы, с которой его все время норовило сбросить, ибо «Студебеккер», к которому была прицеплена гаубица, мчался, не разбирая дороги. Так вот, у Жоры Шаповалова, вцепившегося намертво в станину, разбившего о нее колени до костей, отбившего все печенки и селезенки, воспоминания о той дороге из Житомира на Брусилов отличаются от моих, вместе с товарищами сидевшим. в кузове «Студебеккера» (выделено мной. — В.С.).
Им, простым рабочим войны, вынужденным 19 ноября 1943 г. уступить врагу завоеванное, не было известно, что против них действовали силы, куда более мощные, чем три кавалерийские дивизии и сорокопятка сержанта Хмелева. Как вспоминают те же житомирские обыватели, «немцы, что вошли в город снова, очень напоминали тех, что впервые появились в Житомире в 1941 г. — молодые, хорошо обмундированные и обученные, самоуверенные. Они еще не воевали на Восточном фронте, о своих предшественниках говорили, что те разучились воевать и что они-то сами уж покажут русским кузькину мать».
Оставлявшие Житомир кавалеристы и стрелки, почувствовавшие себя проигравшей в этом «матче» командой, не знали, что их пятидневное сопротивление, на деле сковавшее силы врага, помогло 1-му Украинскому тоже подтянуть резервы, и закончившаяся их неудачным наступлением Киевская стратегическая операция в течение месяца сменится очередной Житомирско-Бердичевской наступательной операцией, в результате которой в самый первый день нового 1944 года Москва снова просалютует освободителям Житомира 20 артиллерийскими залпами из 224 орудий.
P.S.
В послевоенном Житомире всегда относились с уважением к памяти павших за освобождение города. До 1965 г., когда впервые День Победы стал нерабочим, 9 мая в 6 часов вечера на площади Ленина проходил общегородской митинг, после чего учащаяся молодежь устраивала факельное шествие на городское кладбище, где были захоронены погибшие и умершие от ран. Я помню эти одинаковые цементные надгробия с вмурованными в них мраморными плитами, на которых значились фамилии или выбитая строка: «Неизвестный солдат. Пал за освобождение Родины».
Потом были созданы площадь Победы с танком Т-34 на постаменте, аллея Героев и обелиск с вечным огнем в Комсомольском сквере, разбитом на месте разрушенного в боях Старого города.
В 1970—1975 гг., когда военно-патриотическая работа в стране достигла наибольшего подъема, в городе появились мемориальные доски и улицы, названные именами военачальников — освободителей Житомира: Ватутина, Черняховского, Гречко, Баранова и др. А на въезде в Житомир со стороны Бердичевского шоссе, там, где встретил танковую лавину орудийный расчет сержанта Хмелева, — застыла на постаменте в вечном дозоре военных времен пушка-«сорокопятка».
С тех пор прошло ого-го сколько лет. Между Киевом и Москвой пролегла государственная граница, по обе стороны которой — все разное: и язык, и деньги, и армия.
К чести незалежной Украины нужно сказать, что памятники, посвященные давним ратным победам, и ныне на том же месте, и я не стал бы заострять внимание на этой теме, если бы не одно обстоятельство: они ветшают и нуждаются в уходе. Как сообщает та же газета «Мюто», гранитная плита с памятника расчету Хмелева с описанием его подвига в буйные 90-е кем-то сброшена наземь и расколота. Так и лежит у подножия постамента вот уже 15 лет. А рядом, буквально в нескольких сотнях метров, на деревенском кладбище, где захоронены сраженные нашими артиллеристами гитлеровцы, высятся добротные каменные кресты, установленные на средства нынешней Германии...
Сегодня Россия во всем усиленно копирует Запад. Но почему же не в этом — бережном отношении к памяти тех, кто когда-то сложил за Родину свои головы? Недавно по ТВ показывали отреставрированный памятник нашим воинам в Китае. Наверняка и в берлинском Трептов-парке дела обстоят не хуже. Но здесь, в ближнем зарубежье, разве забота о воинских памятниках и захоронениях не наша забота? Или то, что произошло в Таллине с Бронзовым солдатом, не повод для составления реестра таких памятников с целью организованного ухода за ними? А ведь такие памятники — это наша идеологическая колонна в бывших советских республиках, с которыми мы никак не можем найти общепонятного языка, в то время как общее у нас — не газовая труба, а былая борьба «за нашу и вашу свободу».