«То, чего не удалось сделать даже самым матерым немецким диверсантам из полка «Бранденбург-800», сделали чекисты: они враз расстреляли всю верхушку Западного фронта. Да немцы даже и не мечтали о такой удаче: шутка ли, пробраться в штаб Западного фронта и там перестрелять командующего, начальника штаба, его ближайших заместителей по родам войск, командарма 4-й армии… За Родину можно погибнуть не только на фронте в окопе, но и в тылу - в подвале НКВД».
(Из Интернета)
«Укрепи тряпку палкой, и многие скажут, что это знамя».
Станислав Ежи Лец
***
Я долго писал этот рассказ. Он составлялся из сохранившихся документов, воспоминаний, разрозненных семейных историй.
Мне было важно закончить его ко Дню Победы. Ведь для нас это «радость со слезами на глазах».
В эти дни мы обычно вспоминаем Берлин, флаг над Рейхстагом.
А вот мне хотелось бы вспомнить с чего всё начиналось, вся эта дорога к сердцу Германии. Вспомнить подвиг тех, кто внёс свой неимоверный вклад в Победу, приняв бой на границе. Вспомнить тех, кто мужественно оборонялся, несмотря на то, что им стреляли в спину, что одна волна за другой на них накатывали фашистские захватчики.
Да, битва была неравной. Но наши бойцы дали достойный отпор и стояли насмерть. Гибли, и тем самым дарили жизнь нам, их потомкам.
Хотел я рассказать и о тех, кто «послал их на смерть недрогнувшей рукой», не вполне понимая и контролируя ситуацию. О тех, кто пытался наверстать, не беря в расчёт их жизней, упущенное в мирное время. О тех, кто бросал их в бессмысленные контратаки в первые дни войны, на разобравшись в обстановке, внося ещё больший хаос и сумятицу, раздёргивая части, распыляя их, лишая последнего шанса.
Впрочем, за свою нерасторопность, отсутствие должной инициативы, они расплатились сполна – своими жизнями. Они были расстреляны за дело, но напоказ, в назидание другим.
Конечно, ими были совершены страшные ошибки, стоявшие большой крови. Но отдадим и им должное – они не сдались как Власов, не стали предателями, а продолжали драться по мере своих сил и возможностей.
Разумеется они понимали что их ждёт в конце, но не стали перебежчиками.
И о них тоже эта статья.
Взгляните на фотографии, вот они перед вами – ещё живые, полные сил и надежд.
Война маячит на горизонте, но пока над всеми – мирное небо.
В том далёком 1941-м огромную роль в установлении точной даты и даже времени нападения Германии на СССР сыграла пограничная разведка. В промежутке с 11 по 21 июня она смогла это сделать порядка полутора десятка раз. Эта информация, по инструкции, шла и армейскому командованию и военной разведке.
Так, доклады 17-го Краснознаменного Брестского пограничного отряда войск НКВД шли непосредственно командующему 4–й армией генерал–майору А.А. Коробкову.
Кем был этот генерал?
Он родился 20 июня 1897 г. (по некоторым сведениям – 1898 г.) в семье зажиточного крестьянина. У отца была даже собственная мельница. Кроме Александра, старшего, в семье было ещё два сына и дочь. Он получил начальное образование в 4-х классном городском училище. В 1915 г. Коробков ушел в действующую армию вольноопределяющимся. Через год окончил Оренбургскую школу подготовки прапорщиков пехоты и был направлен в 134-й запасной стрелковый полк. В нём пробыл до Февральской революции. Во время Февраля отличился, активно участвуя в розыске и арестах бывших полицейских, за что и был выбран помощником начальника милиции в Петровске. Однажды, во время проведения реквизиции оружия у помещиков Петровского уезда, к нему пришла делегация от крестьян. Те жаловались на своего помещика – мол. житья не даёт, делиться не хочет. Не долго думая, рубанув ладонью, товарищ Коробков самолично тут же отдал им помещичью землю. Но время для таких радикальных решений ещё не наступило, поэтому за самоуправство его сначала арестовали, а потом отправили на Юго-Западный фронт с маршевой ротой 432-го Валдайского пехотного полка.
Прибыв на место, вместе с полковым комитетом, Александр начал агитировать против Временного правительства и "войны до победного конца". После Октября, 432-й Валдайский полк почти в полном составе вступил в Красную армию.
В октябре 1918 года под Сызранью уже командир роты Коробков был ранен и попал в плен. От расстрела его спас какой-то санитар-чех, сочувствующий большевикам. Александр бежал в Бугуруслан, куда вскоре вошли части Красной армии. За мужество и отвагу на фронтах гражданской войны краском Коробков был представлен к ордену Боевого Красного Знамени, награжден именным пистолетом и почетной грамотой.
Дальше была военная академия (кстати, как раз при Тухачевском), а по её окончанию – служба в Новочеркасске, командиром 25-го стрелкового полка 9-й Донской дивизии Северо-Кавказского военного округа.
О нём лично известно немного: любил лес, рыбалку. Играл на гитаре, неплохо пел. Ещё любил танцевать.
Осенью 1939 года генералу Коробкову было поручено командовать вводом войск в буржуазную Литву. За успешно проведённую операцию в феврале 1941 года он был награжден орденом Красного Знамени.
В мае 1941 его назначили командармом 4-й армии.
Бывший начальник штаба 4-й армии Л.М. Сандалов в книге "Пережитое" так вспоминал прибытие нового командира:
«…/Генерал-майора А.А. Коробкова/ я знал давно. Это был очень деятельный командир, быстро продвигавшийся по служебной лестнице и оставивший позади многих своих сослуживцев...
Новый командарм педантично исполнял волю командующего округом по размещению войск. Своей точки зрения на этот предмет он либо не имел, либо тщательно скрывал её».
В июне от пограничников стали поступать тревожные сообщения. Сначала их просто игнорировали. А 20 июня, когда у Коробкова кончилось, видимо, терпение, произошёл совершенно вопиющий инцидент.
В этот день начальник 17-го Краснознаменного Брестского пограничного отряда майор Кузнецов прибыл для доклада к командарму-4. После того, как он объективно доложил обстановку и сделал выводы о возможном нападении немцев, генерал распорядился взять его под стражу, хотя и не имел на это никакого права, обвинив в паникерстве и необъективности. Только вмешательство Москвы, руководства ГУПВ, заставило Коробова освободить начальника отряда.
Много лет спустя, генерал-майор авиации, а тогда полковник Белов, командир 10-й смешанной авиадивизии, вспоминал:
«20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: "Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать».
О приказе… я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:
— Я такого приказа не имею.
В этот же день я зашел к члену Военного Совета дивизионному комиссару Шлыкову.
— Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа — привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.
— Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: "Разрешаем перевести лишь часть госпиталя". Так что ставить этот вопрос бесполезно».
Точно также реагировал на все донесения и генерал Павлов.
Справка.
31 января 1938 г Павлов писал в своей автобиографии что родился в 1897 г. в Костромской губернии в бедной крестьянской семье, окончил сельскую школу, затем 2-классное училище. В 1914 г. добровольцем поступил в царскую армию, служил рядовым, старшим унтер-офицером. В 1916 г. ранен, попал в немецкий плен, где содержался в лагерях, работал на фабрике и в шахтах Мариана-Грубе. Вернулся из плена домой 1 января 1919 года. В ВКП(б) вступил в ноябре 1919 года.
В Красную армию Павлов был мобилизован 24 августа 1919 года. Служил в 56-м продовольственном батальоне в Костроме.
В марте 1920 г. направлен на Южный фронт, где сражался с бандами Махно, служил в инспекции фронта, командиром кавалерийского полка (г. Семипалатинск). В горном Алтае боролся с бандами Сальникова и Кайгородова. В 1923 г. был переброшен на Туркестанский фронт начальником истребительного отряда, воевал против банды Турдыбая. В августе того же года уже в Восточной Бухаре руководил операциями против банд Ибрагим-бека, Ала-Назара, Ходмана, Хаджи-Али. Командовал 75-м кавалерийским полком. В 1929 г. участвовал в боях в Маньчжурии, в которых его «полк выполнил четко, быстро и энергично все поставленные задачи».
В 1931 г. назначается командиром 6-го механизированного полка, который дислоцировался в Гомеле. «С февраля 1934 по октябрь 1936 г. командовал 4-й отдельной механизированной бригадой (г. Бобруйск)».
О войне в Испании открыто писать не полагалось, поэтому Павлов о этом эпизоде немногословен: «С октября 1936 по июнь 1937 г. был в особой командировке, где командовал бригадой и объединял командование групп от 11 до 9 бригад со всеми техническими средствами». После Испании для генерала наступил головокружительный взлет: в июле 1937 г. он назначен заместителем, а в декабре - начальником автобронетанкового управления (АБТУ) РККА с присвоением воинского звания комкор. Павлов был удостоен высоких наград: два ордена Красного Знамени, грамота ВЦИК, золотые часы, орден Ленина, звание Героя Советского Союза. В 1939 г. Павлов участвует в боевых действиях в районе реки Халкин-Гол, в Советско-финляндской войне 1939 - 1940 годов. О своем военном образовании в автобиографии Дмитрий Григорьевич записал: «В Красной армии кончил: курсы комсостава, ВВШ /высшую военную школу. – Ю.Ч./ Сибири - кавалерийское отделение, Военную академию им. Фрунзе, АКТУС ВТА /Академические курсы технического усовершенствования при Военно-транспортной академии. – Ю.Ч./».
По своему характеру, генерал не любил конфликтных ситуаций. Предпочитал отшучиваться или отнекиваться
Будущий маршал авиации Александр Голованов незадолго до войны был назначен командиром авиаполка, базировавшегося в ЗапОВО и отправился представляться командующему округом. По ходу беседы тот решил позвонить в Москву, Сталину.
«Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. По его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.
— Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией.
Он положил трубку.
— Не в духе Хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе».
Но вот 21 июня около 23.00 пограничниками был обнаружен и пойман немецкий диверсант, на допросе показавший, что наступление должно начаться 22-го в 4 часа 15 минут.
Всё тот же майор Кузнецов связался с начальником пограничных войск НКВД Белорусской ССР генералом И.А. Богдановым и доложил, что по многим данным немцы в 4 часа утра начнут наступление. Он просил разрешения немедленно поднять личный состав по тревоге, но... получил отказ.
В 24.00 21 июня Коробков и Сандалов, а чуть позднее и другие офицеры армейского управления были вызваны по приказанию начальника штаба округа в штаб армии, но никаких конкретных распоряжений, кроме как «всем быть наготове» не получили.
Вернувшись, Коробков под свою ответственность приказал разослать во все соединения и отдельные части опечатанные красные пакеты с инструкциями о порядке действий по боевой тревоге.
В 2 часа утра от нарядов стали поступать сообщения о выходе немецких танков к линии границы и, так и не дождавшись приказа, в 03:00 майор Кузнецов по собственной инициативе отдал распоряжение привести все подразделения в боевую готовность. К сожалению, приказ до всех застав не дошел. В результате огневая подготовка противника многих застала врасплох. Не успели эвакуироваться и семьи пограничников, многие из которых оказались потом в немецких концлагерях.
Только в 3.30 было наконец передано открытым текстом по телеграфу приказание Павлова о приведении войск в боевую готовность. Он требовал в первую очередь бесшумно вывести из Брестской крепости «пачками» 42-ю стрелковую дивизию и привести в боевую готовность 14-й мехкорпус. Авиацию разрешалось перебазировать на полевые аэродромы.
До 3.45 Коробков лично по телефону успел отдать два приказания: первое – начальнику штаба 42-й стрелковой дивизии поднять её по тревоге и выдвигать из крепости в район сбора, второе – командиру 14-го мехкорпуса привести его в боевую готовность.
Для вывода войск из крепости требовалось три часа. Поэтому их не только не успели вывести, но даже сам вывод не успел начаться.
Передать приказание 14-му мехкорпусу до начала артиллерийской подготовки врага также не успели.
На некоторых участках линии проводной связи были опять нарушены, поэтому начальнику отряда майору Кузнецову в первые минуты войны не удалось связаться ни с командованием соединений РККА, ни со штабом погранвойск НКВД БССР, ни с заставами. Как, впрочем, и штаб Западного фронта, который, имея в подчинении четыре армии, буквально с первых минут военных действий утратил с ними связь. Если после двух часов ночи проводная связь со штабами армий была серьезно нарушена, то к утру она и вовсе исчезла.
Отчаявшись, Кузнецов открытым текстом по радио передал: «Всем, всем! Германия начала военные действия. Начальник отряда майор Кузнецов».
В 05.25 22 июня генерал Павлов отдал свой знаменитый приказ: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому».
Из «Служебной записки генерал-полковника Л.М. Сандалова Начальнику Военно-научного Управления Генерального Штаба Вооружённых Сил СССР Генералу Армии В.В. Куросаву» от 1 сентября 1956 г.:
«...Генерал армии ПАВЛОВ растерялся в сложной обстановке начального периода войны и выпустил из рук управление войсками».
Генералы растерялись, но не растерялись наши солдаты и офицеры, которые уже с первых минут войны не бежали сломя голову, как утверждают некоторые борзописцы, а проявляли чудеса героизма и самоотверженности.
Так, например, когда в 11 часов утра немцы, переправившись через Западный Буг, вступили в д. Сутно, их там встретили 15 пограничников, которых заблаговременно выслал туда начальник заставы старший лейтенант К.Т. Кичигин. Бойцы рассредоточились на чердаках, в садах, огородах и вступили в бой с вошедшим в деревню батальоном пехоты.
Сержант Николай Волков укрылся в доме у перекрестка дорог и огнем из автомата уничтожил не менее двадцати немцев.
К 15 часам на подступах к заставе насчитывалось до ста трупов солдат противника. После таких чувствительных потерь немцы прекратили атаки и ограничивались лишь обстрелом заставы.
Однако, посовещавшись, фашисты решили изменить тактику. Они согнали жителей д. Сутно, взяли 16 заложников и приказали им идти на заставу, чтобы уговорить пограничников прекратить сопротивление и сдаться в плен. Но жители отказались.
За всем этим наблюдал заместитель политрука П.П. Стефаненко, который занимал позицию на чердаке дома. Он открыл огонь, уложив немецкого майора и нескольких солдат, но немцы окружили дом и буквально растерзали пограничника. Расстреляли они и заложников...
Так враг вступил на нашу землю.
Борьба не ослабевала. Командир 29-й танковой дивизии полковник Н.П. Студнев на свой страх и риск нанес достаточно сильный контрудар по наступавшему противнику. В результате его части и подразделения продвинулись вперед на 7–9 километров и на время остановили врага. Во второй половине дня вновь подошедшие танковые части гитлеровцев при мощной поддержке авиации предприняли несколько контратак, но все они были успешно отбиты.
У д. Новосёлки в бой с пехотой противника вступили четыре пограничника усиленного наряда под командой пулеметчика Владимира Ивановича Чугреева. В течение получаса они срывали наведение переправы. В бою погибли пограничники Сергеев и Чугреев.
Об их подвиге на заставе узнали из записки, найденной в ошейнике овчарки, вернувшейся к своим: «Немец к границе подтянул большое количество войск, наводит переправу через Буг в двух местах. Мы вступили в бой. Будем драться до последнего патрона. Не вспоминайте лихом. Сергеев».
Другой пограничник, Борис Мокров, в 1960—х в разговоре с бывшем майором, а теперь полковником А.Кузнецовым вспоминал этот первый день: «Война подняла меня по тревоге в 4 часа. Я занял свое место в пулеметном расчете. Вместе с группой бойцов во главе с младшим политруком Плахотником мы находились на правом фланге, а начальник заставы Михайлов с расчетом пулеметчика Петрова обороняли левый фланг. К 8 часам немцы начали наступление по лощине на левом фланге, где у нас было стрельбище. Начальник заставы приказал без его команды огонь не открывать, а сам с ручным пулеметом и гранатами выполз вперед. Немцы подошли уже совсем близко к тому месту, где залег Михайлов, а команды стрелять все еще не было. И вдруг послышались взрывы гранат — тогда заговорило все наше оружие.
Атаку отбили с большими потерями для немцев. На заставе было несколько раненых. По предложению младшего политрука, мы пополнили свой арсенал трофейным оружием убитых гитлеровцев. Вторая атака была отражена в 10 часов утра, а шестая — в 10 вечера. Особенно отличилась жена заместителя начальника заставы студентка пятого курса Московского пединститута Галя. Она приехала на заставу дней за 20 до начала войны и храбро сражалась вместе с нами. Связи с комендатурой не было, и бойца Николая Горчакова послали в Волчин. Вернувшись с ранением, он доложил, что комендатура занята немцами. И тогда в полночь начальник заставы приказал отходить на Беловежскую Пущу. Жены начсостава и дети вместе с ранеными ехали на повозках, а мы несли пулеметы и оружие.
Не доходя до комендатуры, встретили часть бойцов с других застав и комендатур. Затем, разделившись на две группы, стали прорываться к своим. К назначенному месту встречи начальник заставы со своей группой не вышел. Его жена и двое детей были с нами. У Беловежской Пущи мы повстречались с генерал—майором, фамилию не помню. Он дал нам машину и приказал прорваться из окружения, доставить в Минск пакет и доложить, что он остается с частью войск в тылу врага. Вместе с младшим сержантом Пащенко и другими бойцами мы выполнили задание и попали под Вязьму».
Пока сражались и погибали наши солдаты, руководство растерялось, ударилось в панику и полностью потеряло управление. Не смогло оно, к сожалению, организовать и планомерный отход и вывод техники.
Происходили совершенно курьёзные случаи.
Генерал-лейтенант Стрельбицкий, который в 1941 году был командиром 8-й противотанковой бригады, вспоминал, что немецкие летчики в небе над Лидой вели себя очень нагло, что было странно. Они бомбили, как на учебе, совершенно не опасаясь зенитного огня – а наши зенитки просто молчали.
Полковнику Стрельбицкому командир дивизиона ответил, что накануне ему пришел приказ: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать».
Зенитчики начали стрелять, лишь когда полковник явился к ним с пистолетом в руке. Тут же были подбиты четыре самолёта. Три пленных немецких летчика заявили: они знали о запрете для ПВО открывать огонь.
Генерал-лейтенант Сергей Долгушин, служивший тогда летчиком-истребителем в ЗапОВО рассказывал в своём интервью:
«За зиму сорок первого года мы освоили высотные полеты, много стреляли и по конусу, и по земле, начали летать ночью. Десятого мая наш полк перебросили из Лиды на аэродром Новый Двор, что чуть западнее Гродно. На севере граница с немцами была в пятнадцати километрах. Как только мы приземлились, над летным полем на малой высоте пронесся фашистский «мессер». Нахально так, даже крыльями покачал. В ясную погоду с высоты двух тысяч метров мы видели немецкий аэродром, забитый разными машинами. Составили схему, передали в штаб. А двадцать первого июня, в шесть вечера, закончив полеты, получили приказ: снять с самолетов пушки, пулеметы, ящики с боеприпасом и хранить все это на складе.
...Все тогда недоумевали, пытались узнать, в чем дело, но нам разъяснили: это приказ командующего войсками округа, а приказы в армии не обсуждаются».
По его же словам словам, в предвоенные дни будто по заказу начался ремонт базового аэродрома в городе Лида, не были подготовлены запасные площадки, было уменьшено число мотористов и оружейников до одного на звено. В результате летчикам пришлось самолично устанавливать в крыльях истребителей снятые пушки, и хотя тревогу в полку объявили в 02.30 22 июня, взлетать машины начали только в 06.30-07.00, а до того немцы пролетали над аэродромом на бомбежки без какого-либо противодействия.
В результате, 738 самолетов были утеряны в первый же день войны.
В тоже время, из-за неразберихи, стрелковые части вынуждены были вступать в бой с танковыми армадами противника без поддержки артиллерии.
Более того, для строительства приграничных укрепрайонов нарком обороны разрешил приграничным армиям выделять на земляные работы от каждого полка по батальону.
Разумеется, их не успели вовремя отозвать с работ, в результате чего более 80 тыс. солдат и офицеров встретили немцев безоружными. Многие из них погибли или были ранены, другие рассеялись по лесам, попали в плен.
Для контрудара Павлов выделил 11-й мехкорпус 3-й армии, 6-й механизированный и 6-й кавалерийский корпусы 10-й армии. Общее руководство группой было возложено на заместителя командующего Западным фронтом генерал-лейтенанта И.В. Болдина.
В своих мемуарах он писал: «Время уходит, а мне так и не удается выполнить приказ Павлова о создании конно-механизированной группы. Самое неприятное в том, что я не знаю, где находится 11-й мехкорпус Д.К. Мостовенки. У нас нет связи ни с ним, ни с 3-й армией, в которую он входит. В течение ночи я посылал на розыски корпуса несколько офицеров, но ни один из них не вернулся».
В распоряжение Болдина вошел только 6-й мехкорпус генерала М.Г. Хацкелевича, который имел в своем составе 1021 танк (из них 352 боевые машины новых типов: КВ-1 и Т-34). Хотя тот и докладывал за полтора месяца до начала войны в Центральные органы военного управления что его мехкорпус полностью готов к выполнению любых боевых задач, в реальности войны оказалось что его танки имели только четверть заправки горючим, а склады были взорваны отступающими частями или сожжены авиацией противника. Поэтому уже на следующий день Хацкелевич доложил Болдину о нехватке горючего и боеприпасов. Было принято тяжёлое решение: танки без горючего подрывать, чтобы они не достались противнику.
В это время вся деятельность генерала Павлова свелась к отдаче распоряжений, типа такого (командарму-10 К.Д. Голубеву): «Почему мехкорпус не наступал? Кто виноват? Немедленно активизируйте действия и не паникуйте. Нужно бить врага организованно, а не бежать без управления...»
Позже Болдин горько заметит: «Уже после войны мне стало известно, что Павлов давал моей несуществующей группе одно боевое распоряжение за другим, совершенно не интересуясь, доходят ли они до меня, не подумав о том, реальны ли они в той обстановке, какая сложилась на Западном фронте. Зачем понадобилось Павлову издавать эти распоряжения? Кому он направлял их? Возможно они служили только для того, что бы создать перед Москвой видимость, будто на Западном фронте предпринимаются какие-то меры для противодействия наступающему врагу. Ни одного из этих распоряжений я не получил, они остались в военных архивах, как тяжкое напоминание о трагедии первых дней войны».
На суде Павлов будет оправдываться:
«Вообще, командующий связью не руководит. Организацией связи в армии руководит начальник штаба, а не командующий. Этот пункт, что я сознательно не руководил организацией связи, я записал для того, чтобы поскорее предстать перед пролетарским судом».
Танковые части и соединения вермахта за один день боев продвинулись на советскую территорию на глубину от 25 до 30 километров. Наши 22-я танковая и 6-я стрелковая дивизии понесли значительные потери в личном составе и боевой технике. В 10-й смешанной авиадивизии осталось всего несколько самолетов. Учитывая все это, Коробков запросил указаний у представителя штаба фронта генерала И.Н. Хабарова по поводу дальнейших действий. Последовал ответ: «Вам по обстановке виднее». Привыкший лишь подчиняться, генерал пришёл в замешательство.
В своем дневнике от 22 июня генерал Франц Гальдер так оценивал возникшую ситуацию:
«Тактическая внезапность привела к тому, что вражеское сопротивление непосредственно на границе оказалось слабым и неупорядоченным, а потому нам удалось повсюду захватить мосты через приграничные реки, прорвать находившиеся вблизи границы позиции пограничной охраны (полевые укрепления)».
О том же свидетельствует в своей книге «Воспоминания солдата» и генерал-полковник Гейнц Гудериан:
«Внезапность нападения на противника была достигнута на всем фронте танковой группы. Западнее Брест-Литовска (Бреста) 24-м танковым корпусом были захвачены все мосты через Буг, оказавшиеся в полной исправности... Однако вскоре противник оправился от первоначальной растерянности и начал оказывать упорное сопротивление».
24 июня 4 армия прекратила своё существование. Бои с противником теперь на разных направлениях вели разрозненные части, в большинстве своём из разных подразделений.
В этот день командующий 3-й армией доложил Павлову, что «линии связи на Волковыск – Лиду капитально разрушены и восстановить их своими средствами не могу. Имею для связи со штабом фронта только одну радиостанцию. Ориентировки фронта не имею в течение двух суток».
В донесении командующего 4-й армией – почти аналогичная картина:
«Связь и управление войсками... чрезвычайно затруднены ввиду полного отсутствия проводной связи и недостатка (в связи с потерями) в радиосредствах и в подвижных средствах».
Во всей этой неразберихе даже фашисты не могли сориентироваться. Командование группы армий «Центр» в своей оценке обстановки от 24 июня отмечало:
«...Пока трудно установить, как и где будет организован противником фронт сопротивления...»
На суде бывший начальник связи штаба фронта генерал А.Т. Григорьев покажет:
«Я никогда не был преступником перед Советским Союзом. Я честно старался исполнять свой долг, но не мог его выполнить, ибо в моем распоряжении не было частей. Части не были своевременно отмобилизованы, не были своевременно отмобилизованы войска связи Генштаба».
Из записей Павлова в журнале боевых действий Западного фронта. За 25 июня 1941 г.: «В течение дня данных о положении на фронте в штаб фронта не поступало». За 26 июня: «3-я армия - данных о положении войск в штабе фронта нет. 10-я армия - положение частей неизвестно. 4-я армия - продолжает отходить на Бобруйск».
Началось отступление.
«Шоссе Волковыск-Слоним было завалено брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что движение на транспорте было невозможно. Колонны пленных достигали 10 км в длину», – вспоминали местные жители.
Из документов военного архива:
«Войска армии оказывали сопротивление до 26 июня, после чего началось беспорядочное отступление... Панике способствовало то, что в ночь с 22 на 23 июня позорно сбежало все партийное и советское руководство Белостокской области. Все сотрудники органов НКВД и НКГБ во главе с начальниками органов также бежали... Враждебные элементы подняли голову. Освободили из тюрем 3 тыс. арестованных, которые начали грабежи и погромы, открыли стрельбу из окон по проходящим частям и тылам».
Однако, вопреки всем этим фактам, Павлов на судебном следствии заявит:
«Я считаю, что все войска Западного фронта к войне были вполне подготовлены. И я бы не сказал, что война застала нас врасплох и неподготовленными. В период 22–26 июня 1941 года как в войсках, так и в руководстве паники не было, за исключением 4-й армии, в которой чувствовалась полная растерянность командования.
При отходе на новые оборонительные позиции неорганизованности не было. Все знали, куда надо отходить».
И добавит:
«После того как я отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние, Коробков доложил мне, что его войска к бою готовы. На деле же оказалось, что при первом выстреле его войска разбежались».
В статистическом исследовании «Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах» отмечается: «в Белорусской стратегической оборонительной операции 22 июня - 9 июля 1941 г. участвовали войска Западного фронта и Пинская военная флотилия, всего 627 300 человек. За время операции они потеряли 417790 солдат и офицеров», или 66,6% общей численности войск.
Это было тяжелейшее поражение. Из 44 дивизий 24 были разгромлены полностью, остальные 20 потеряли от 30 до 90% сил и средств.
К 10 июля на западном направлении немцы продвинулись вглубь до 450—600 км, вышли на рубеж Днепр – Западная Двина. Белоруссия была потеряна, создалась угроза прорыва на Смоленск.
3 июля 1941 года Франц Гальдер записал в своём дневнике:
«Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдёт не столько о разгроме вооружённых сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности,используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооружённые силы».
По воспоминаниям Жукова 30 июня состоялся его разговор с Павловым. Последний подтвердил серьезность обстановки. Жуков передал требование Ставки в кратчайший срок собрать все войска фронта и привести их в надлежащее состояние, не допустить прорыва вражеских сил в район Бобруйска.
В тот же день, Сталин в разговоре с Жуковым отдаст ему распоряжение вызвать в Москву Павлова. На самом первом заседании ГКО было принято решение об отстранении Павлова с поста командующего Западным фронтом.
Кроме того, по различным свидетельствам, накануне Сталина велел Мехлису немедленно отбыть на Западный фронт в качестве члена Военного совета и разобраться, что там происходит и кто виноват в происшедшем.
По прибытии Павлова в Москву Сталин его не принял. Вместо этого, 2 июля, у Павлова состоялась встреча с Молотовым.
Генерал изложил причины отступления войск после боя на Березине, отметив, что не было сил для сдерживания наступавших немецких армий, а подкреплений не предвиделось. Оставаться там, заявил он, означало погубить всех людей и остатки техники.
Прощаясь, Молотов руки ему не подал.
Из письма жены генерала Павлова, Александры Фёдоровны, Хрущёву, от 20 апреля 1956 года:
«...2 июля Павлов был вызван в Москву. Был на приеме у Молотова В.М. Вернувшись с приема, муж сказал мне, что давал В.М. Молотову объяснение причин отступления после боя на Березине: сдерживать было нечем, подкреплений не предвиделось, оставаться – означало погубить всех людей и остатки техники. Затем муж сказал мне, что его направляют командовать танковыми войсками к Тимошенко С.К., а вопрос об отступлении разберут на бюро.
3 июля, собираясь на фронт, муж сказал: «Поеду бить Гудериана, он мне знаком по Испании»... А на мой вопрос: «Положить ли тебе парадную форму?» – ответил: «Победим, приедешь в Берлин и привезешь!»
Всякий раз, до самой смерти, не могу без волнения вспоминать эти последние слова мужа.
На фронт Павлов Д.Г. выехал 3 июля в 9 часов утра в сопровождении полковника для поручений Яновицкого А.В. и шофера Науменко Н. по автостраде Москва – Минск, в сторону Смоленска. Больше от мужа я ничего не получала, никаких известий. Единственные вести-слухи дошли до меня, что якобы вслед за мужем была послана машина, чтобы его арестовать, а арестовывал кто-то из заместителей Берии (выходит, до Смоленска он не доехал)...»
4 июля особисты остановили машину ехавшего в штаб фронта в Гомеле Павлова в районе города Довска.
В ходе обыска у Павлова были изъяты удостоверение личности и партбилет, бумажник с деньгами в сумме 2220 рублей и хромовые сапоги, шинель драповая и френч, три ордена Ленина, Золотая Звезда Героя, два ордена Красного Знамени и значок депутата Верховного Совета СССР, сорочки и маузер с 45 патронами.
Присутствующий при аресте Сыромятников вспоминал:
«Сразу после ареста Павлов наотрез отказывался давать какие-либо показания и отвечать на вопросы следователей 3-го Управления НКО СССР, заявляя, что «допрос возможен только в присутствии наркома обороны или начальника Генерального штаба». И даже когда об этом стало известно Мехлису, и он пришел на первый допрос Павлова, последний вновь заявил: «Я опять повторяю, на вопросы буду отвечать только в присутствии наркома обороны или начальника Генерального штаба».
Бывший капитан госбезопасности И.Г. Бойко так описывал то, что происходило после ареста: «Примерно в 16 часов мы были в Смоленске, в кабинете начальника НКГБ. Через некоторое время в кабинет вошел Мехлис и сразу с присущей ему резкостью и несдержанностью обрушился на Павлова с гневом и ругательствами, допуская такие выражения, как «подлец, негодяй, предатель, изменник, немцам фронт на Москву открыл» и другие. Павлов, сидя в кресле, пытался возражать Мехлису, но у него ничего не получалось под градом слов крайне раздраженного Мехлиса. Минут через 10–15 Мехлис и остальные вышли, а мне было приказано провести личный обыск Павлова, оформить, как это положено, протоколом, что я и сделал. После ухода Мехлиса и других Павлов, оставшись со мной, стал выражать свое возмущение тем, что Мехлис назвал его предателем и изменником, признавая, однако, при этом свою вину за неподготовленность войск округа к отражению нападения немецко-фашистских войск, несмотря на предупреждение наркома обороны накануне, за потерю почти всей авиации на приграничных аэродромах в момент начала войны, за необеспечение и потерю связи штаба округа с армиями и соединениями в первые дни войны, что привело к потере управления войсками и незнанию обстановки на границе.
В разговоре со мной он часто повторял: «Я виноват и должен нести ответственность за свою вину, но я не изменник и не предатель». Успокоившись через некоторое время, Павлов попросил у меня разрешения покушать и выпить немного коньяка (у него в чемодане с собой были курица, хлеб и бутылка коньяка). Покушать я ему разрешил, а в отношении коньяка сказал, что этого делать нельзя. На что Павлов сказал: «Ну вот, арестовали и выпить не дают». После настойчивых просьб я уступил ему и разрешил немного выпить. Отвлекшись записью и оформлением протокола обыска, я не заметил, как Павлов в считанные минуты выпил почти всю бутылку коньяка. Когда я это заметил, то забрал у него остаток коньяка, на что Павлов сказал: «Ну вот, выпил в последний раз в жизни». На мой вопрос, почему в последний раз, он ответил: «Меня расстреляют, я хорошо знаю Сталина, он мне не простит того, что произошло».
5 июля следователь управления НКО СССР Павловский подготовил постановление на его арест.
В справке арестованного заместитель дежурного помощника начальника Внутренней тюрьмы НКГБ СССР зафиксирует, что «и вещи, и ценности по протоколу приняты». И далее: «Приняты от Павлова Дмитрия Григорьевича: мыльница 1 шт., перчатки кож. 1 п., тапочки 1 п., футляр от зубной щетки 1 шт., стакан для бритья 1 шт., помазок 1 шт., чехол от чемодана 1 шт.».
6 июля Мехлис прислал на имя Сталина телеграмму, подписанную также Маршалом Тимошенко и еще пдним членом военного совета фронта Пономаренко:
«Москва, Кремль, Сталину. Военный совет установил преступную деятельность ряда должностных лиц, в результате чего Западный фронт потерпел тяжелое поражение. Военный совет решил:
1) Арестовать бывшего начальника штаба фронта Климовских, бывшего заместителя командующего ВВС фронта Таюрского и начальника артиллерии Клич.
2) Предать суду военного трибунала командующего 4-й армией Коробкова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42-й сд Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.
3) Нами арестованы – начальник связи фронта Григорьев, начальник топографического отдела фронта Дорофеев, начальник отделения отдела укомплектования фронта Кирсанов, инспектор боевой подготовки штаба ВВС Юров и начвоенторга Шейнкин.
4) Предаются суду помначотделения АБТУ Беркович, командир 8-го дисциплинарного батальона Дыкман и его заместитель Крол, начальник минского окружного сансклада Белявкий, начальник окружной военветлаборатории Овчинников, командир дивизиона артполка Сбиранник. Тимошенко. Мехлис. Пономаренко. 6.7. 41 г.».
Разрешение было получено в тот же день:
«Тимошенко, Мехлису, Пономаренко. Государственный Комитет Обороны одобряет Ваши мероприятия по аресту Климовских, Оборина, Таюрского и других и приветствует эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта. № 7387. 6 июля 41 г. И. Сталин».
8 июля 1941 года начальник 4-го отдела 3-го Управления Наркомата обороны бригадный комиссар Болотин направил спецсообщение № 37030 двум членам Государственного комитета обороны – Георгию Маленкову и Лаврентию Берия, а также начальнику Генерального штаба РККА Георгию Жукову. (См. фотографию)
Он информировал, что командующий 4-й армией Западного фронта генерал-майор Александр Коробков «проявил трусость и не организовал оборону частей армии... 23 июня 1941 года он, вместе со своим штабом, уехал в Пинск, где областному военкому майору Емельянову сказал, что «нас окружают войска противника» и, не отдав никаких приказаний о подготовке частей к бою, уехал в Минск».
После чего майор Емельянов, будучи по должности еще и начальником Пинского гарнизона, «собрал командиров частей и отдал приказание – подготовить части к эвакуации, а Пинскому военгоспиталю эвакуироваться немедленно. Одновременно приказал начальнику Окружного склада № 847, воентехнику 1-го ранга Разумовскому, взорвать склад». Разумовский приказ вышестоящего начальства «выполнил 24 июня».
Взрывом склада было уничтожено около 300–400 вагонов с артиллерийскими снарядами разных калибров, винтовочными патронами и другими боеприпасами, «в то время, как части 4-й армии, находившиеся за 70 км от Пинска оставались без боеприпасов». Также, «взрыв склада осложнил военные операции частей Красной Армии, действовавших на фронте», «вызвал панику среди жителей г. Пинска», в результате чего «призванные по мобилизации, находившиеся в военном городке, после взрыва склада разбежались. Емельянов и Разумовский арестованы.
...После бегства командования 4-й армии на Пинском направлении из остатков 4 й армии был сформирован ряд частей, которые единого руководства не имеют и бои ведут самостоятельно», а действующие в составе 4-й армии части 47-го стрелкового корпуса «вооружением обеспечены недостаточно. Всего имеется: пушек 45-мм – 4 и пушек 122-мм – 12. Боеприпасов не хватает даже и на эти огневые средства». Потому «28–29 июня при форсировании противником реки Березина части корпуса из-за остатков снарядов вынуждены были вести огонь по противнику одиночными выстрелами». При этом «29 июня во время артобстрела наших частей со стороны противника с линии фронта бежало около 500 человек. Все они задержаны».
На документ рукой Берия написано: «т. Маленкову. Мое мнение: Коробкова нужно арестовать и судить как труса и предателя».
Маленков: «За. Арестовать после замены Коробкова Рокоссовским. Маленков».
Вячеслав Молотов: «Согласен».
Снова Берия: «т. Тутушкину /заместитель начальника 3-го Управления, дивизионный комиссар – Ю.Ч./. Исполнить, как указано т. Маленковым и т. Молотовым».
Ниже отчет об исполнении: «Коробков арестован. Тутушкин»
8 июля 1941 года Коробкова взяли под стражу.
Из протокола допроса генерала Павлова от 7 июля:
Вопрос: Вам объявили причину вашего ареста?
Ответ: Я был арестован днем 4 июля с.г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК.
Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель.
Вопрос: В таком случае, приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности.
Ответ: Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по не зависящим от меня причинам.
Вопрос: У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.
Ответ: Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было.
Я также не виновен в том, что противнику удалось глубоко вклиниться на нашу территорию...
В 3 часа 30 мин. народный комиссар обороны позвонил ко мне по телефону снова и спросил — что нового? Я ему ответил, что сейчас нового ничего нет, связь с армиями у меня налажена и соответствующие указания командующим даны...
В течение дальнейших 15 минут я получил от командующих следующую информацию:
От командующего 10-й армией — «все спокойно»; от 4-й армии — «всюду и все спокойно, войска выполняют поставленную вами задачу». На мой вопрос — выходит ли 22-я танковая дивизия из Бреста, получил ответ: «Да, выходит, как и другие части». Командующий 3-й армией ответил мне, что у него ничего нового не произошло...
Я отправился доложить новую обстановку народному комиссару обороны и прежде чем добился Москву, мне позвонил по телефону Кузнецов, доложив: «На всем фронте артиллерийская и оружейно-пулеметная перестрелка. Над Гродно до 50–60 самолетов штаб бомбят, я вынужден уйти в подвал». Я ему по телефону передал ввести в дело «Гродно-41» (условный пароль плана прикрытия) и действовать не стесняясь, занять со штабом положенное место. После этого я срочно позвонил в Белосток, Белосток ответил: «Сейчас на фронте спокойно».
Примерно в 4.10–4.15 я говорил с Коробковым, который также ответил: «У нас все спокойно».
Через минут 8 Коробков передал, что «на Кобрин налетела авиация, на фронте страшенная артиллерийская стрельба». Я предложил Коробкову ввести в дело «Кобрин 41 года» и приказал держать войска в руках, начинать действовать с полной ответственностью.
Все, о чем доложили мне командующие, я немедленно и точно донес народному комиссару обороны. Последний ответил: «Действуйте так, как подсказывает обстановка».
Вопрос: Через сколько минут вы доложили народному комиссару обороны сообщение Кузнецова о том, что противник открыл в районе расположения его армии артиллерийский и оружейно-пулеметный огонь?
Ответ: Доложил я сообщение Кузнецова наркому минут через 10–12.
Вопрос: Продолжайте излагать дальнейшую обстановку на фронте.
Ответ: После доклада народному комиссару обороны мною было отдано распоряжение штабу вступить в связь в соответствии с нашим планом и особенно в радиосвязь. Проверка ВЧ показала, что эта связь со всеми армиями прервана...
Вопрос: Как дальше развивались события?
Ответ: Получив очень отрывочные данные из штаба 4-й армии о том, что эта армия в районе Жабенко собирается наносить контрудар противнику, я был поставлен этим сообщением в недоумение, не понимая, как могла в такой короткий срок 4-я армия отступить на 30 км от Бреста...
Мною было отдано приказание сообщить Коробкову радиотелеграммно, чтобы он не самовольничал и не бросал бы так легко рубежи, а дрался на каждом рубеже до разрешения на отход штаба фронта...
Во второй половине дня Кузнецов донес, что из трех имеющихся у него радиостанций — две разбиты, а одна оставшаяся повреждена, он просит подбросить радиостанцию. За это же время от него же поступили данные, что нашими частями оставлен Сапоцкин, и Кузнецов с дрожью в голосе заявил, что, по его мнению, от 56-й стрелковой дивизии остался номер. Я ему ответил, что напрасно рано паникуешь, люди соберутся...
Наконец Кузнецов спросил: «Я чувствую, что нам придется оставить Гродно, в случае чего как быть со складами и семьями начсостава, многие из них уже остались у противника». Я ответил, что при оставлении каких-нибудь пунктов — склады и все добро, которое нельзя вывезти, уничтожить полностью. Кузнецов передал трубку члену Военного совета Бирюкову, который снова спросил — как же быть с семьями? Я ответил: «Раз застал бой, сейчас дело командиров не о семьях заботиться, а о том, как ведется бой»...
Оценивая всю обстановку, я усматривал, что штаб 3-й армии оставил Гродно и перешел в Луно, но противник особенного давления и преследования 3-й армии не проявляет. На левом фланге 10-й армии противник ценою больших усилий развивает успех, тесня наши части. На остальных участках 10-й армии все попытки противника перейти в наступление отбиты. В 4-й армии чувствуется полная растерянность командования, потеряно управление войсками, и противник быстро развивает успех, имея осью движения Бобруйско-Брестское шоссе...
Вопрос: Вы приняли все меры, чтобы обеспечить армии радиостанциями?
Ответ: Да, все меры на этот счет мною были приняты. Когда в первый день боя Кузнецов позвонил мне и просил прислать радиостанцию, так как имевшиеся у него три были разбиты, я затребовал их из Москвы самолетом. Москва сначала не отвечала, а после повторных моих требований ответила, что выслала 18 радиостанций, но до дня моего ареста эти радиостанции получены не были...
Для переговоров по телефону с командующим ВВС мною был составлен следующий код: Северная группа — это означало район Смеловичи, Северная 2-я — это означало район Плещаница и Южная — это Бобруйск.
Этот код был установлен для того, чтобы можно было всю авиацию, в зависимости от обстановки, простым распоряжением сосредоточить на любом из этих направлений.
С 25 по 28 число радиосвязи ни с 3-й, ни с 10-й армиями не было. Попытка полета делегатов на самолетах окончилась тем, что самолеты сбивались. Послано большое количество делегатов обходными путями на машинах.
Мне не известно, пробрались ли эти делегаты к штабам 10-й и 3-й армий или нет. Люди, появляющиеся из 3-й и 10-й армий, привозили данные о том, где находится штаб этих армий или части, обычно с опозданием на двое суток. Из 10-й армии с реки Зельвянка оторвалась и вышла 1-я противотанковая бригада. Вышла, не имея ни одного снаряда. Была остановлена на Березине и немедленно пополнена снарядами для того, чтобы оборонять переправу Березино.
В дальнейшем основной задачей ставилось — любыми мерами и любой ценой разыскать, где находятся наши части. Сбрасывались парашютисты в районе предполагавшегося нахождения наших частей с задачей — вручить зашифрованную телеграмму или передать на словах направление отхода...
На день отъезда я не могу точно доложить состояние частей 3-й и 10-й армий, но знаю, что по состоянию войск они будут сопротивляться очень долго и упорно и примут все меры к тому, чтобы выйти из окружения.
За все время боев штаб фронта работал с полным напряжением, приходилось добывать сведения всякими возможными путями, так как проволочная связь совершенно бездействовала. Она рвалась в западных областях местным антисоветским элементом и диверсантами — лицами, сброшенными с самолетов.
Степень истощения начальника штаба генерала Климовских была настолько велика, что мне лично приходилось записывать отдаваемые распоряжения к себе в блокнот или самому лично проверять их выполнение, или отправлять для проверки специальных людей, подобранных из состава политработников.
Основной причиной всех бед считаю огромное превосходство танков противника и его новой материальной части и огромное превосходство авиации противника.
Вопрос: Вы можете назвать потери людей и материальной части, которые понес Западный фронт во время вашего руководства?
Ответ: До дня ареста сведений о потерях как людей, так и материальной части у меня не было...
Вопрос: Кто виновник прорыва на Западном фронте?
Ответ: Как я уже показывал, основной причиной быстрого продвижения немецких войск на нашу территорию являлось явное превосходство авиации и танков противника. Кроме этого, на левый фланг Кузнецовым (Прибалтийский военный округ) были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильнюса. Наряду с этим потеря управления штабом 4-й армии Коробковым и Сандаловым своими частями способствовала быстрому продвижению противника в бобруйском направлении, а невыполнение моего приказа командующим 10-й армии генералом Голубевым о производстве удара на Брянск 6-м мехкорпусом с целью разгрома мехгруппировки противника, после чего войти в мое распоряжение в районе Волковыска, лишило меня возможности иметь надлежащую ударную группу.
Вопрос: Изменнические действия были со стороны ваших подчиненных?
Ответ: Нет, не было. У некоторых работников была некоторая растерянность при быстро меняющейся обстановке.
Вопрос: А в чем ваша персональная вина в прорыве фронта?
Ответ: Я предпринял все меры для того, чтобы предотвратить прорыв немецких войск. Виновным себя в создавшемся на фронте положении не считаю.
Вопрос: Сколько времени вы командовали Западным особым военным округом?
Ответ: Один год.
Вопрос: Части округа были подготовлены к военным действиям?
Ответ: Части округа к военным действиям были подготовлены, за исключением вновь сформированных — 17, 20, 13, 11-го мехкорпусов. Причем в 13-м и 11-м корпусах по одной дивизии было подготовлено, а остальные, получив новобранцев, имели только учебную материальную часть и то не везде. 14-й мехкорпус имел слабо подготовленную только одну мотодивизию и стрелковые полки танковых дивизий.
Вопрос: Если основные части округа к военным действиям были подготовлены, распоряжение о выступлении вы получили вовремя, значит, глубокий прорыв немецких войск на советскую территорию можно отнести лишь на счет ваших преступных действий как командующего фронтом.
Ответ: Это обвинение я категорически отрицаю. Измены и предательства я не совершал.
Вопрос: На всем протяжении госграницы только на участке, которым командовали вы, немецкие войска вклинились глубоко на советскую территорию. Повторяю, что это результат изменнических действий с вашей стороны.
Ответ: Прорыв на моем фронте произошел потому, что у меня не было новой материальной части, сколько имел, например, Киевский военный округ...
Из протокола допроса генерала Павлова от 9 июля:
«Основное зло я нанес своей беспечностью и неповоротливостью, слишком много доверял подчиненным и не проверял их. Эта беспечность передавалась им.
Так, например, мною был дан приказ о выводе частей из Бреста в лагерь еще в начале июня текущего года, и было приказано к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста.
Я этого приказа не проверял, а командующий 4-й армией Коробков не выполнил его, и в результате 22-я танковая дивизия, б-я и 42-я стрелковые дивизии были застигнуты огнем противника при выходе из города, понесли большие потери и более, по сути дела, как соединения не существовали. Я доверил Оборину— командир мехкорпуса — приведение в порядок мехкорпуса, сам лично не проверил его, в результате даже патроны заранее в машины не были заложены.
22-я танковая дивизия, не выполнив моих указаний о заблаговременном выходе из Бреста, понесла огромные потери от артиллерийского огня противника...
Потеря управления штабом 4-й армии Коробковым и Сандаловым своими частями способствовала быстрому продвижению противника в Бобруйском направлении».
И далее: «Командующий 4-й армией Коробков, потеряв управление и, по-видимому, растерявшись, не смог в достаточной мере закрыть основного направления своими силами, хотя бы путём подтягивания на это направление 49-й дивизии».
Но: «В отношении строительства УРов я допустил со своей стороны также преступное бездействие. В 1940 году строились только отдельные узлы, а не сплошная линия укреплений, и я поставил этот вопрос только в 1941 году... В результате УРы к бою не были готовы... Вместо того чтобы, учитывая обстановку за рубежом, уже в конце мая вывести все свои части на исходное положение и тем самым дать возможность принять правильные боевые порядки, я ожидал директив Генштаба, упустил время, в результате затянул сосредоточение войск, так что война застала большую половину моих сил на марше в свои исходные районы. Я допустил схематическое утверждение складов, приближенных к границе на 50–60 километров. В результате этого склады были в первые два дня подожжены авиацией противника или наши войска были вынуждены, отходя, рвать их сами.
В отношении авиации. Я целиком доверил на слово рассредоточение авиации по полевым аэродромам, а на аэродромах – по отдельным самолетам, не проверил правильность доклада командующего ВВС Копеца и его заместителя Таюрского. Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для занятий на случай нашего наступления, но никак не обороны. В результате в первый же день войны авиация понесла огромные потери, не успев подняться в воздух...
Происшедшее на Западном фронте заставляет меня быть убежденным в большом предательстве на Брестском направлении. Мне известен этот предатель... Намеренно фронт противнику я не открывал. Прорыв немцев получился благодаря моей бездеятельности и невыполнению указаний ЦК о постоянной мобилизационной готовности».
Впрочем, как была организована тогда связь можно видеть на следующем трагическом примере.
Бывший заместитель начальника оперативного отдела штаба фронта генерал-майор Б.А. Фомин вспоминал:
«Связь поддерживалась самолетами У-2 и СБ, бронемашинами и легковыми машинами... Достаточно привести такой пример: 26.06 нужно было передать боевой приказ армиям об отходе их на рубеж р. Шара и далее через Налибокскую Пущу.
Для доставки шифрованного приказа мною в каждую армию было отправлено по одному самолету У-2 с приказанием сесть около КП и вручить приказ; по одному самолету СБ в каждую армию с приказанием сбросить около КП парашютиста с шифрованным приказом для вручения и по одной бронемашине с офицером для вручения этого же шифрованного приказа.
Результаты: все У-2 сбиты, все бронемашины сожжены, и только на КП 10-й армии (урочище Замковый Ляс у Волковыска) были с СБ сброшены два парашютиста с приказами».
Генерал Ляпин в ходе беседы с историком П.А. Пальчиковым рассказал:
«К третьему виду провокаций гитлеровцев можно отнести случай, происшедший в ночь на 27 июня на командном пункте в районе Волковыска. Около 2.00 27.06 под конвоем танкистов запасного танкового полка были доставлены к нам два летчика-парашютиста, привезшие приказ командующего войсками фронта. Летчики заявили, что они были сброшены ночью с самолета СБ и попали на наряд запасного танкового полка, который задержал их и вот доставил к нам.
Приняв посланцев лично, я в первую очередь проверил их документы. Удостоверения личности оказались сделанными по форме, но обложки разного формата и цвета. Никаких специальных командировочных посланцы не имели. На вопрос, кто их послал, они отвечали, что послал их Павлов лично, он же их инструктировал. Узнав, кто я, они вручили мне объемистую шифровку и потребовали от имени генерала Павлова копию приказа войскам армии, который будет отдан во исполнение указанной шифротелеграммы.
Передав шифровку в шифроотдел, я приказал летчикам ожидать. Однако через несколько минут мне доложили, что телеграмму расшифровать невозможно. Наш шифроотдел и в предыдущие дни не мог расшифровать ни одной шифровки штаба фронта, поэтому доклад о невозможности расшифровать привезенную шифрограмму не вызвал удивления. Было решено послать работника шифроотдела в штаб 3-й армии, находившейся в м. Рось, и попытаться расшифровать привезенный документ при помощи шифрооргана этой армии. Мы считали, что наконец этот документ даст нам возможность ориентироваться в обстановке и установить цель дальнейших действий армии, что в создавшихся условиях было крайне необходимо.
Прибывшие летчики выразили желание тоже ехать в 3-ю армию, где они должны были передать подобный же документ генерал-лейтенанту Кузнецову. Я разрешил им, и они уехали.
У меня не было времени затем проследить за представителями генерала Павлова, и я не видел, когда они прибыли из штаба 3-й армии. Но, как выяснилось позже, один из них прибыл на машине вместе с маршалом Куликом и работником нашего шифроотдела часа на два раньше другого. Шифротелеграмму не могли расшифровать и в штабе 3-й армии, а тем временем ранее прибывший представитель серьезно допрашивался в Особом отделе. Запутавшись в показаниях, допрашиваемый бросился бежать в лес, но был убит работником Особого отдела.
Через некоторое время на броневике, ранее привозившем маршала Кулика, прибыл и другой представитель, который сразу же был схвачен начальником оперативного отдела подполковником Маркушевичем и передан в руки работников Особого отдела. Последний представитель вообще отказался давать какие-либо показания, только ругал всех нецензурными словами, а через несколько минут он был расстрелян тут же, на КП.
Первое время я не думал, что прибывшие представители являлись шпионами, провокаторами. Сомнения были даже тогда, когда один из них был убит, но, наблюдая поведение второго, мои сомнения в этом отношении были рассеяны.
Анализируя сейчас событие с летчиками, происшедшее на КП в районе Волковыска, к сожалению, приходится признать, что бдительность у нас была не на должной высоте. На самом деле, ведь штаб фронта никак не мог знать, где находится штаб нашей армии, тогда как немцам был известен каждый наш шаг».
Только в 1991 году Павлу Александровичу Пальчикову удалось выяснить, что они действительно были офицерами оперативного управления и управления связи фронта, установить их фамилии и отправить родственникам запоздалые похоронки. Описанный эпизод начального периода войны ярко отразил атмосферу неразберихи, смятения, растерянности, царивших в войсках и настроениях людей...
Вот так, напрасно, по недоразумению, из-за плохой связи и непродуманных действий командования, гибли люди.
Теперь пришла пора погибнуть и самим начальникам.
В 0 час. 20 мин. 22 июля 1941 г. началось заседание суда.
Между председательствующим на суде В.В. Ульрихом и Павловым произошёл следующий диалог:
– Признаете ли вы себя виновным?
– Предъявленное мне обвинение понятно. Виновным себя в участии в антисоветском военном заговоре не признаю. Участником антисоветской заговорщической организации никогда не был.
Я признаю себя виновным в том, что не успел проверить выполнение командующим 4-й армией Коробковым моего приказа об эвакуации войск из Бреста. Еще в начале июля я отдал приказ о выводе частей из Бреста в лагеря. Коробков моего приказа не выполнил, в результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены противником...
Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА я понял по-своему и не ввел ее в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверяли, что все в порядке, мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, назвать не могу.
– Свои показания, данные на предварительном следствии несколько часов назад, то есть 21 июля 1941 года, вы подтверждаете?
– Этим показаниям я прошу не верить. Их я дал, будучи в нехорошем состоянии. Прошу верить моим показаниям от 7 июля 1941 года.
– В своих показаниях от 21 июля 1941 года (л.д. 82, том 1-й) вы говорите, что «впервые о целях и задачах заговора я узнал, еще будучи в Испании, в 1937 году, от Мерецкова».
– Будучи в Испании, я имел одну беседу с Мерецковым, во время которой Мерецков мне говорил: «Вот наберемся опыта в этой войне и этот опыт перенесем в свои войска». Тогда же из парижских газет я узнал об антисоветском военном заговоре, существовавшем в РККА.
– Несколько часов назад вы говорили совершенно другое, и в частности, о своей вражеской деятельности.
– Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания о своем участии в антисоветском заговоре я дал, будучи в невменяемом состоянии.
– На том же л.д. 82 1-го тома вы говорите: «Цели и задачи заговора, которые изложил мне Мерецков, сводились к тому, чтобы произвести в армии смену руководства, поставив во главе армии угодных заговорщикам людей – Уборевича и Тухачевского». Такой разговор у вас с ним был?
– Такого разговора у меня с ним не было.
– Какие разговоры вы имели с Мерецковым об антисоветском военном заговоре по возвращении из Испании?
– По возвращении из Испании в разговоре с Мерецковым о вскрытом заговоре в армии я спросил у него: «Куда мы денем эту сволочь?» Мерецков мне ответил: «Нам сейчас не до заговорщических дел. Наша работа запущена, и нам, засучив рукава, работать».
– На предварительном следствии, 21 июня 1941 года, вы говорили по этому поводу совершенно другое. И в частности, на л.д. 83 1-го тома вы дали такие показания: «По возвращении из Испании в разговоре с Мерецковым по вопросам заговора мы решили в целях сохранения себя от провала антисоветскую деятельность временно не проводить, уйти в глубокое подполье, проявляя себя по линии службы только с положительной стороны».
– На предварительном следствии я говорил то, что и суду. Следователь же на основании этого записал иначе. Я подписал.
– На л.д. 86 тех же показаний от 21 июня 1941 года вы говорите: «Мы поддерживали все время с Мерецковым постоянную связь. Последний в неоднократных беседах со мной систематически высказывал свои пораженческие настроения, доказывал неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами. С момента начала военных действий Германии на Западе Мерецков говорил, что сейчас немцам не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии хуже нам от этого не будет». Такой разговор у вас с Мерецковым был?
– Да, такой разговор у меня с ним был. Этот разговор происходил у меня с ним в январе 1940 года в Райволе.
– Кому это «нам хуже не будет»?
– Я понял его, что мне и ему.
– Вы соглашались с ним?
– Я не возражал ему, так как разговор происходил во время выпивки. В этом я виноват.
– Об этом вы докладывали кому-либо?
– Нет, и в этом я также виноват.
– Мерецков вам говорил о том, что Штерн является участником заговора?
– Нет, не говорил. На предварительном следствии я назвал Штерна участником заговора только лишь потому, что он во время гвадалахарского сражения отдал преступное приказание об отходе частей из Гвадалахары. На основании этого я сделал вывод, что он участник заговора.
– На предварительном следствии (л.д. 88, том 1-й) вы дали такие показания: «Для того чтобы обмануть партию и правительство, мне известно точно, что Генеральным штабом план заказов на военное время по танкам, автомобилям и тракторам завышен раз в 10. Генеральный штаб обосновывал это завышение наличием мощностей, которые могла бы дать промышленность... [93] Этим планом Мерецков имел намерение на военное время запутать все расчеты по поставкам в армию танков, тракторов и автомобилей». Эти показания вы подтверждаете?
– В основном да. Такой план был. В нем была написана такая чушь. На основании этого я и пришел к выводу, что план заказов на военное время был дан с целью обмана партии и советского правительства.
– Свои показания от 21 июля вы заканчиваете так: «Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее мне близкие командиры Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести – организацию поражения Красной Армии в войне с Германией. Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам».
– Никакого озлобления у меня никогда не было. И не было к тому оснований. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой в армии я связан не был. На предварительном следствии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных причинах поражения армии. Поэтому я написал о злобе и называл себя тем, кем никогда не был.
Генерал Коробков также категорически отрицал свою вину: «Виновным себя не признаю. Я могу признать себя виновным только лишь в том, что не мог определить точного начала военных действий. Приказ народного комиссара обороны мы получили в 04.00, когда противник начал нас бомбить… События развернулись молниеносно. Наши части подвергались непрерывным атакам крупных авиационных и танковых соединений противника. С теми силами, которые я имел, я не мог обеспечить отпор противнику. Причинами поражения моих частей я считаю огромное превосходство противника в авиации и танках».
Когда председательствующий огласил выдержки из показаний Павлова, то Коробков возмутился: «Показания Павлова я категорически отрицаю. Как может он утверждать это, если он в течение 10 дней не был у меня на командном пункте. У меня была связь со всеми частями, за исключением 46-й стрелковой дивизии, которая подчинялась мехкорпусу. На предварительном следствии меня обвиняли в трусости. Это неверно. Я день и ночь был на своем посту. Все время был на фронте и лично руководил частями. Наоборот, меня все время обвиняло 3-е Управление в том, что штаб армии был очень близок к фронту.
Когда же зачли показания Павлова, что командование 4-й армии не выполнило его «приказов о заблаговременном выводе частей из Бреста», Коробков язвительно ответил, что «приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел».
Павлов: «В июне месяце по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в лагеря».
Коробков: «Я об этом не знал».
Другой подсудимый, проходившему по этому же делу, – бывший начсвязи Западного фронта генерал-майор А.Т. Григорьев в своих показаниях показывал: «Война застала Западный Особый военный округ врасплох. Мирное настроение, царившее все время в штабе, безусловно, передавалось и в войска. Только этим благодушием можно объяснить тот факт, что авиация была немецким налетом застигнута на земле. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены, и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подвергалась бомбардировке на своих зимних квартирах».
Более того, штаб округа откровенно саботировал приказы Генштаба.
«Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка… И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность».
На суде 22 июля он подтвердил свои показания.
В своем последнем слове Павлов заявил: «Я прошу исключить из моих показаний вражескую деятельность, так как таковой я не занимался. Причиной поражения частей Западного фронта являлось то, что записано в моих показаниях от 7 июля 1941 года, и то, что стрелковые дивизии в настоящее время являются недостаточными в борьбе с крупными танковыми частями противника. Количество пехотных дивизий не обеспечит нам победы над врагом. Надо немедленно организовать новые противотанковые дивизии с новой материальной частью, которые и обеспечат победу.
Коробков удара трех механизированных дивизий противника выдержать не мог, так как ему было нечем бороться с ними.
Я не смог правильно организовать управление войсками за отсутствием достаточной связи. Я должен был потребовать радистов из Москвы, но этого не сделал.
В отношении укрепленных районов. Я организовал все зависящее от меня. Но должен сказать, что выполнение мероприятий правительства было замедлено.
Я прошу доложить нашему правительству, что в Западном особом округе измены и предательства не было. Все работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступления в период военных действий, а потому, что недостаточно готовились в мирное время к этой войне».
Генерал Коробков тоже своей вины не признал, сказав в последнем слове, что его 4-я армия, «по сути, не являлась армией, так как она состояла из четырех дивизий и вновь сформированного корпуса. Мои дивизии были растянуты на расстояние 50 км. Сдержать наступление 3 мехдивизиий противника я не мог, так как мои силы были незначительными и пополнение ко мне не поступало. Первые два дня начала военных действий моим частям двигаться нельзя было из-за огромного количества самолетов противника. Буквально каждая наша автомашина расстреливалась противником. Силы были неравные. Враг превосходил нас во всех отношениях».
В 3 часа 20 минут утра Ульрих зачитал приговор Военной коллегии Верховного суда СССР. В соответствии с ним, 22 июля 1941 года генерал Павлов вместе с другими обвиняемыми – генералами Климовских, Григорьевым, Коробковым – был признан виновным по статье 93-17б и 193-20б УК РСФСР – «халатность» и «неисполнение своих должностных обязанностей» и был приговорен к лишению звания, наград и расстрелу. В тот же день приговор привели в исполнение на Бутовском расстрельном полигоне НКВД.
«ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СССР
С ОБЪЯВЛЕНИЕМ ПРИГОВОРА ВЕРХОВНОГО СУДА СССР
ПО ДЕЛУ ГЕНЕРАЛА АРМИИ Д. Г. ПАВЛОВА, ГЕНЕРАЛ-МАЙОРОВ В. Е. КЛИМОВСКИХ,
А. Т. ГРИГОРЬЕВА И А. А. КОРОБКОВА
№ 0250
28 июля 1941 г.
По постановлению Государственного Комитета Обороны были арестованы и преданы суду военного трибунала за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти бывший командующий Западным фронтом генерал армии Павлов Д. Г., бывший начальник штаба того же фронта генерал-майор Климовских В. Е., бывший начальник связи того же фронта генерал-майор Григорьев А. Т., бывший командующий 4-й армией генерал-майор Коробков А. А.
Верховный суд Союза ССР 22 июля 1941 г. рассмотрел дело по обвинению Павлова Д. Г., Климовских В. Е., Григорьева А. Т. и Коробкова А. А.
Судебным следствием установлено, что:
а) бывший командующий Западным фронтом Павлов Д. Г. и бывший начальник штаба того же фронта Климовских В. Е. с начала военных действий немецко-фашистских войск против СССР проявили трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и складов противнику, самовольное оставление боевых позиций частями Западного фронта и этим дали врагу возможность прорвать фронт;
б) бывший начальник связи Западного фронта Григорьев А. Т., имея возможность к установлению бесперебойной связи штаба фронта с действующими частями и соединениями, проявил паникерство и преступное бездействие, не использовал радиосвязь в результате чего с первых дней военных действий было нарушено управление войсками;
в) бывший командующий 4-й армией Западного фронта Коробков А. А. проявил трусость, малодушие и преступное бездействие, позорно бросил вверенные ему части, в результате чего армия была дезорганизована и понесла тяжелые потери.
Таким образом, Павлов Д. Г., Климовских В. Е., Григорьев А. Т. и Коробков А. А. нарушили военную присягу, обесчестили высокое звание воина Красной Армии, забыли свой долг перед Родиной, своей трусостью и паникерством, преступным бездействием, развалом управления войсками, сдачей оружия и складов противнику, допущением самовольного оставления боевых позиций частями нанесли серьёзный ущерб войскам Западного фронта.
Верховным судом Союза ССР Павлов Д. Г., Климовских В. Е., Григорьев А. Т. и Коробков А. А. лишены военных званий и приговорены к расстрелу.
Приговор приведён в исполнение.
Предупреждаю, что и впредь все нарушающие военную присягу, забывающие долг перед Родиной, порочащие высокое звание воина Красной Армии, все трусы и паникеры, самовольно оставляющие боевые позиции и сдающие оружие противнику без боя, будут беспощадно караться по всем строгостям законов военного времени, не взирая на лица.
Приказ объявить всему начсоставу от командира полка и выше.
Народный комиссар обороны СССР И. СТАЛИН».
Летом 1956 года генерал-полковник Л. Сандалов отправил на имя генерала армии В.В. Курасова письмо, в котором он писал:
«Почему был арестован и предан суду именно командующий 4А Коробков, армия которого, хотя и понесла громадные потери, но все же продолжала существовать и не теряла связи со штабом Западного фронта? К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке для предания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм-4. Командующие 3-й и 10-й армиями находились в эти дни неизвестно где и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова. В лице генерала Коробкова мы потеряли тогда хорошего командарма, который, я полагаю, стал бы впоследствии в шеренгу лучших командармов Красной армии. Генерала Коробкова реабилитировать следует в первую очередь».
Я не собираюсь спорить с Сандаловым – скорее всего 4-й армии пришлось бы отступить в лубом случае. Впрочем, тогда отступали все. Но одни – с боями, организованно, задерживая противника, другие – потеряв связь с войсками бежали, открывая фронт.
В данном случае, что-то подсказывает мне, что генерал просто пытается выгородить своего старого товарища.
Безинициативный, не имеющий собственного мнения (по словам самого же Сандалова), Коробков, вместо подготовки к неизбежной войне, был решителен лишь в одном – аресте тех, кто докладывал ему о её скором начале и обвинении их в паникёрстве. Да, не он один, были и другие. Да, возможно его использовали для примера остальным. Но это не снимает, с моей точки зрения, ответственности с него лично.
Впрочем, как и сам Сандалов, уже позже, в своем военно-историческом очерке «Первые дни войны», изданном в 1961 году под грифом «Секретно», снятым только 28 лет спустя, который мало кто любит цитировать, анализируя фронтовую обстановку в июне 1941 года, приходит к следующему выводу:
«Нет сомнения, что командование войск и штаб Западного фронта, командование и штабы армий, в том числе и 4-й армии, несут большую ответственность за поражение войск и потерю Белоруссии в начальном периоде войны».
Гда правда? Каждый волен делать свои собственные выводы. Я лишь привёл факты.
Примерно так же обстоит дело и с генералом Павловым.
Нет сомнений, он делал некоторые телодвижения.
Например, по вопросам оборонительного строительства обращался и в центральные правительственные и партийные органы СССР. 18 февраля 1941 г. он направил донесение N 867 на имя Сталина, Молотова и Тимошенко, в котором просил выделить значительные средства на шоссейно-грунтовое строительство в Беларуси. «Считаю, что западный театр военных действий должен быть обязательно подготовлен в течение 1941 г., а поэтому растягивать строительство на несколько лет считаю совершенно невозможным», – написано в нём. 29 апреля 1941 г. он обратился в ЦК КП(б)Б и СНК БССР с предложением оказать помощь в завершении до 15 июня 1941 г. строительства 7 аэродромов, срочно организовать производство в Беларуси емкостей для хранения горючего, включить в план строительство параллельных шоссейным грунтовых дорог для гусеничной техники. Военный совет округа просил правительство Белорусской ССР до 15 июля 1941 г. завершить оборудование в городах зданий под госпитали, до 1 июня 1941 г. довести до плановых показателей запасы муки, крупы, консервов, а так же топлива на Белостоцкой, Брестской, Белорусской и Западной железных дорогах.
Но дальше обращений дело не шло или шло исключительно медленно.
Ещё генерал Павлов много внимания уделял и оперативно-тактической подготовке подчиненных штабов, генералов и офицеров. Только с августа 1940 г. и до начала войны им лично были проведены фронтовая военная игра, 5 армейских полевых поездок, армейская командно-штабная игра на местности, 5 корпусных военных игр, радиоучение с двумя механизированными корпусами, корпусное и два дивизионных учения с войсками в зимних условиях.
Однако недостатки, обнаруженные в ходе учений и военных игр, не устранялись.
Учение заканчивалось, а его итоги забывались, потому что усилия штабов переключались на подготовку новых элементов оперативной подготовки войск округа.
Видимость кипучей деятельности была, а результат – нулевой.
Из воспоминаний Хрущева: «Когда выявились злоупотребления властью со стороны Сталина и началась реабилитация невинно казненных и посаженных в тюрьмы, военные подняли вопрос о реабилитации Павлова и других генералов, которые были осуждены и казнены за развал фронта в первые дни войны. Это предложение было принято, и они были реабилитированы».
Вынесенное 5 ноября 1956 г. Генеральным штабом заключение по делу Павлова гласит:
«Генерал армии Павлов в силу отсутствия необходимого опыта в руководстве крупными оперативными объединениями (в должности с июня 1940 г.) и недостаточно широкого оперативного кругозора не смог справиться с решением ответственных задач, вставших перед ним в весьма сложной обстановке и особенно в первые дни войны... Однако серьезные упущения и недочеты, допущенные генералом Павловым Д.Г. в руководстве войсками округа, нельзя рассматривать как его бездействие, нераспорядительность, проявление трусости. Тем более нельзя обвинять генерала армии Павлова в преднамеренном развале управления войсками фронта и сдаче противнику без боя...
Обвинение генералов Павлова, Климовских, Григорьева, Коробкова и Клича основано только на их показаниях, в которых они признавали некоторые свои упущения по службе.
Никакими объективными доказательствами эти показания не подтверждены»...
Так это или нет – судить вам.
На мой взгляд, генеральское геройство, как кто-то верно заметил, состоит не в том, чтобы лично идти в штыковую, а прежде всего в том, чтобы чётко оценивать обстановку, принимать решение и не бояться отвечать за него. Наоборот, отстаивать его так, как отстаивали свою землю пограничники, как защищали они свои семьи. Боролись с превосходящими силами, но не сдавались врагу. Боролись за каждый клочок земли пока хватало сил. А когда погибали, уходили с верой: День Победы будет! «Всех не перевешаете!»
В 1957 году генералы Павлов, Коробков, Климовских и Григорьев «за отсутствием состава преступления» были посмертно реабилитированы.
Вспомним же сегодня тех, кто ковал эту Победу, благодаря кому мы живы и живём сегодня – «Молодую Гвардию», пионеров-героев, солдат и офицеров всех родов войск, тех, кто дожил, и тех кто отдал самое дорогое – свою жизнь – за нас, неблагодарных потомков, за нас... которые отдав многие другие завоевания, не сдали Победы, сохранили её в сердцах и стараемся быть достойными тех жертв, которые не умалят ни работающие на заказ писаки, ни время...
«Брандербург 800» тоже жив до сих пор. И за шашлыки на Вечном Огне надо бить морду. Это моё мнение.
Источники:
1. П. А. Пальчиков "Он был обречён" (http://militera.lib.ru/prose/russian/palchikov/01.html)
2.А. Драбкин, А. Исаев "22 июня. Чёрный день календаря"
3. Г.К. Жуков "Воспоминания и размышления"
4. Л.М. Сандалов "Пережитое"
5. А. Исаев "Георгий Жуков. Последний довод короля"
6. "Хоть кто-то вспомнил..." (http://www.stoletie.ru/territoriya_istorii/khot_kto-to_vspomnil__2010-06-22.htm)
7. Александр Коробков: как Сталин расстрелял генерала «за потерю управления войсками» (https://news.rambler.ru/other/39580510/?utm_content=rnews&utm_medium=read_more&utm_source=copylink)
8. Протокол допроса арестованного Павлова Д.Г. (https://www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/1012074)
9. "Военно-исторический журнал", 2001, N 6, с. 17.
10. Дмитрий Григорьевич Павлов. Автобиография. - Военно-исторический журнал, 1990, N 2, с. 53 - 55.
11. Мемуары Н. С. Хрущева. - Вопросы истории, 1990, N 8, с. 67 - 68.
12. Накануне (по материалам обмена мнениями историков об обстановке в Белоруссии накануне Великой Отечественной войны). - Советская Белоруссия, 20 мая 1989 г.
13. Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации (ЦАМО), ф. 208, оп. 2511, д. 207, л. 43, л. 46
14. СЕМИДЕТКО В. А. Истоки поражения в Белоруссии (Западный особый военный округ к 22 июня 1941 г.) - Военно-исторический журнал, 1989, N 4, с. 30.
15. АНФИЛОВ В. А. "Бессмертный подвиг. Исследование кануна и первого этапа Великой Отечественной войны"
16. Операции Советских Вооруженных Сил в период отражения нападения фашистской Германии на СССР. 22 июня 1941 г. - 18 ноября 1942 г. Т. 1. М. 1958, с. 125.
17. БОЛДИН И. В. "Страницы жизни"
18. ГАЛИЦКИЙ К.Н. "Годы суровых испытаний. Записки командарма. 1941 - 1945."
19. "Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование"
20. "История второй мировой войны. 1939 - 1945"
21. КУЛЬКОВ Е.Н., МЯГКОВ М.Ю., РЖЕШЕВСКИЙ О.А. "Война 1941 - 1945. Факты и документы"
22. "Во славу Родины", 28 июня 1995 г.
23. "Маршал Жуков: полководец и человек." Т. 2
24. "Хроника: 17-й Краснознаменный Брестский пограничный отряд. Часть первая." (https://100.gpk.gov.by/history/article/chronicle_of_first_battles_on_border/chronicle_17_th_of_red_brest_border_detachment_part_1/)
25. "Генерал Павлов и трагедия июня 1941" (https://gala-gala15.livejournal.com/723938.html)
26. "Генерал Павлов: виновник поражения или козел отпущения?" (https://www.bbc.com/russian/features-36837540)
27. "Расстрелянный генерал" (https://rusplt.ru/policy/rasstrelyannyiy-general-35147.html)
28. "Процесс. Суд над генералом Павловым" (https://diletant.media/articles/33273203/)
29. "За что расстреляли генерала Павлова?" (https://svpressa.ru/war/article/10296/)
30. "Генерала Павлова расстреляли за сдачу Минска через месяц после начала войны" (https://www.kp.by/daily/24482.3/638502/)
31. "Генерал Павлов: разгильдяй, бездарность, предатель?" (https://www.2000.ua/v-nomere/aspekty/istorija/general-pavlov-razgildjaj-bezdarnost-predatel_arhiv_art.htm)
32. "Генерал Павлов: виновник поражения или козел отпущения?" (https://www.bbc.com/russian/features-36837540)
33. "Александр Коробков: как Сталин расстрелял генерала «за потерю управления войсками»" (https://news.rambler.ru/other/39580510/?utm_content=rnews&utm_medium=read_more&utm_source=copylink)